У Пяти углов

Чулаки Михаил

Теперь я иногда провожаю ее с работы домой. Встречаю у проходной и провожаю. Сколько раз я ее провожал — еще из института. Поистине главный провожатый. Вероятно, здесь кроется моя ошибка.

Однажды я провожал ее на первом году нашего знакомства. Настроение у меня было хорошее, уверенность в себе появилась. Я сказал:

— Пойдем сейчас ко мне.

(Значит, дело было до ее первого визита, до незабываемого «Да отвяжись ты!».)

Она не соглашалась. Но я просто крепко взял ее за руку и повел.

Она говорила:

— Пусти, люди смотрят! Она говорила:

— Я сейчас закричу. Позову милиционера. Она говорила:

— Я не терплю насилия.

Она

говорила:

— Со мной так еще никто не обращался. Нет правда.

Я ее вел. Я чувствовал себя победителем.

Но я не выдержал до конца. Я начал ее уговаривать.

Мое дело было проиграно.

Она же все-таки шла, когда я вел ее якобы насильно. Шла добровольно в конце концов, потому что легко могла вырваться. Но мне нужно было формальное словесное согласие, словно удостоверение с печатью. Ну и поделом мне.

И вот новое провожание спустя много лет. Традиционное и безнадежное. Она только что вернулась из отпуска, шла рядом загорелая и особенно прекрасная. Мы долго молчали.

— Ну скажи что-нибудь. Скажи, что до сих пор меня любишь. Ты мне давно этого не говорил.

— Ну конечно, я тебя люблю.

— Если бы ты знал, как мне необходимо это слышать время от времени.

— Вот и шла бы за меня замуж.

— Молчи.

Мы помолчали.

Перед домом Бемби остановилась. Легко мгновенно прижалась ко мне и шепнула:

— Хорошо, что ты есть. И убежала.

Тонкая, как девочка. Наделенная врожденным совершенством движений.

Я стоял счастливый и готовый впасть в отчаяние одновременно.

«Хорошо, что ты есть».

Стоит жить, чтобы услышать такое. Нет, правда.

Но если разобраться: у нее есть семья — муж, сын. И еще есть я. Образец непоколебимой верности, проверен десятилетним беспорочным стажем. Более стойкую верность найдешь разве что в «Тристане и Изольде».

Раз в два-три месяца мы сидим около часа в каком-нибудь кафе или мороженице («Какие у твоего мужа, деточка, красивые зубы»), потом я ее провожаю. Сейчас они живут в кооперативе на проспекте Космонавтов, туда, к моему счастью, так же далеко, как до Охты. Несколько раз — в хорошую погоду — мы даже ходили пешком. Сидели у пруда в Парке Победы.

Но каково мне в эти двухмесячные промежутки?!

Когда каждый телефонный звонок может означать, что звонит она. Но звонят все, кто угодно, кроме нее. «Хорошо, что ты есть».

Непрерывное ожидание, ежедневное напрасное ожидание — вот что такое аз есмь.

И невозможно же выдержать такое постоянное напряжение! Есть же предел выносливости, как есть предел боли. И если боль становится нестерпимой — наступает бесчувствие, болевой шок.

Вот я и проснулся на исходе одиннадцатого года нашего знакомства, утром в воскресенье, успокоенный и свободный.

Ну вот все и прошло.

Тишина. Необычно легко на душе.

Она меня не любит?! А мне все равно.

Она, может быть, с другим?! А мне все равно.

Она прекрасна! А мне все равно.

Хорошо.

Но все-таки,

все-таки даже теперь, уже без чрезмерных чувств, холодным умом,—

все-таки даже теперь я не могу представить себе,

что наши жизни так и пройдут независимо и параллельно,

так и окончатся врозь.

Видно, просто есть вещи, недоступные человеческому воображению,

как недоступно ему представление о небытии, как недоступно ему представление о бесконечности Вселенной.

ДЕДУН

РАССКАЗ

Позвонила Света и сказала, что завтра придут следопыты из ее класса, будут записывать, что дедун здесь пережил в блокаду.

Так его внучка называет: не дедушка, не дед — дедун. Когда была совсем маленькая, устраивалась у него на коленях как в кресле, гладила жесткую бороду и повторяла: «Дедун-колдун. Тогда еще бороды носили реже, чем сейчас, и Павел Пор-фирьевич со своей седой бородой, закрывавшей весь галстук, и вправду имел вид немного сказочный. С тех пор и осталось: дедун. Чужим и вообще посторонним, может быть, и смешно, а Павлу Порфирьевичу нравится. Да ему все нравится, что говорит и делает Света, а больше всего то, как она гордится, что у нее такой замечательный дедун. Старики часто ругают нынешнюю молодежь: за некультурность, за запросы, за то, что появились на готовенькое, сами ничего еще не создали, а уже требуют… И в целом молодежь, и собственных детей и внуков — конкретно. А Павлу Порфирьевичу повезло с внучкой, жаловаться грех.

Или неправильно сказать: повезло? Не везение, а результат правильного воспитания. Если Света с рождения слышит, как здесь жили в блокаду, конкретно, что перенес и какие поступки совершил ее дедун, — как же ей не Еырасти настоящим человеком? Ну может, еще рано сказать про Свету: Человек с большой буквы, большую букву еще надо заслужить, но к тому идет.

Завтрашние следопыты разволновали Павла Пор-фирьевича, потому он никак не мог заснуть. Своим — сначала Люсе, пока маленькая, потом выросла — появился зять Федор, потом вот Света, теперь и Света полгода замужем, значит, и младшему зятю Валентину, — своим Павел Порфирьевич рассказывал про блокадную жизнь много раз, но никогда еще не собирались к нему, чтобы выслушать и увековечить его жизнь и поступки, люди официальные; а завтрашние следопыты, хотя еще совсем пионеры, все-таки люди официальные: запишут все конкретно, сохранят тетрадки в своем музее. Потому Павел Порфирьевич снова и снова повторял про себя свои рассказы, чтобы завтра не сбиться, не напутать, а то ведь посмеются: склероз! Все-таки нынешняя молодежь…

Но поскольку много раз он все это рассказывал и Люсе, и Люсе вместе с ее Федором, и Свете, и ее Валентину уже успел, то получалось очень складно — по крайней мере, пока про себя.

Особенно самый главный рассказ:

«Зимой сорок второго года, дорогие ребята, а конкретно: в феврале, произошел случай, который навсегда врезался мне в память. У меня был знакомый, который жил здесь недалеко на Саперном переулке. А я и тогда ка Рубинштейна, только в другом доме. А знакомый на Саперном, это считалось близко, хотя если сейчас с Рубинштейна на Саперный, то редко кто пешком, постарается на каком-нибудь транспорте. Считалось близко, потому что тогда в феврале не ходил даже трамвай, и приходилось многим на работу пешком с Выборгской ка Петроградскую, например. И ходили, хотя мороз небывалый в истории, улицы нерасчищенные от льда и снега, и голодные все, почти падают. А сейчас никто не пойдет с Выборгской на Петроградскую, хотя и улицы расчищены, и тепло одеты, и сыты… Вы не думайте, что я забыл, о чем начал, я отвлекся умышленно, чтобы вы конкретно представили обстановку.

Пришел мой знакомый с Саперного и говорит: «Я знаю, что мне не выжить, у меня дистрофия последней степени, но у меня неотоваренные карточки, и я не хочу, чтобы они пропали. У меня сестра живет на проспекте Стачек, я ждал, что она придет, а она не приходит, больше ждать нельзя. Отнесите ей, пожалуйста, карточки; может быть, тогда она выживет. У нее сын девяти лет. Может, и он выживет, если лишний паек».

А февраль только начинался, и неотоваренные карточки на месяц вперед. Да и карточка рабочая, по которой самый большой паек.