У Пяти углов
Шрифт:
Вольт мгновенно представил, как бы это выглядело в ИМИ! Прощаясь с Поливановой, поцеловать ей ручку!
— Чего ты улыбаешься?
Вот вопрос, которого Вольт не выносит. Если б захотел, сам бы сказал, без вопросов. Но невозможно же быть все время как на витрине, объяснять каждое свое выражение лица, каждый жест!
— Неважно. Так, мелькнуло.
— А я подумала, тому, как он поцеловал ручку. Наклонился, а в лысине отражается люстра.
Вольт не захотел поощрять ее догадливость и соврал:
— Нет, совсем другому.
Уже когда отъехали, Надя сказала:
— Здорово это у тебя! Все-таки это какой-то магнетизм. Ну пусть называется биополем.
До Вольта не сразу дошло, о чем она: он уже думал
— Какой магнетизм?
— Ну как ты вылечил Сологуба.
И так Вольта страшно злят бесконечные разговоры про биополе, про экстрасенсов — такой же модный идиотизм, как дубленки или джинсы, о которых день и ночь мечтает внук этой жалкой Грушевой, — так еще не хватало выслушивать то же самое от Нади! Это как прямое предательство!
— Какой, к черту, магнетизм! Чистое внушение. Все в нем самом, нужно только помочь его собственным силам!
— Что же он — не хотел? А ты пришел, раз-два — и отпустило. Да я ж и на себе испытала. Помнишь, когда болели зубы. Я никогда не говорю, пока не испытаю на своей шкуре.
Никогда Надя не спорит, куда пойти, что купить, никаких бытовых дрязг, о которых только и слышишь в других семьях, — ну идеальная жена! Если бы не этот неожиданный остров упрямства: когда доходит до всякой мистики — тут у нее вдруг мнение, и что ни говори — без толку: в конце концов замолчит, но внутри останется при своих глупостях!
— Можно подавить любую собственную боль. Только почти никто не умеет. Между прочим, об этом знали еще в средние века: что встречаются люди, нечувствительные к пыткам. А там тебе не зубная боль! Тогда все валили на дьявола, теперь это называется экстрасенсом.
— «Подавлять собственную боль»! Легко тебе говорить, когда у тебя ничего не болело! А ты бы попробовал на себе!
Вольт вспомнил постыдную утреннюю боль в сердце. Усмехнулся и подтвердил:
— Да-да, у меня никогда не болело. С чего бы у меня болеть. Но все-таки подавлять можно. Самому. Это доказано.
— Кем доказано? Такими, как ты, — идеально здоровыми? Теоретически все доказывать просто. Испытал бы на себе! Нет, на самом деле нужна помощь. Чтобы чья-то сила. Внешняя. Вот я сама не умею подавлять, а ты приложил руку — и сразу. Выходит, твоя сила подействовала?
Не остров упрямства, а крепость на острове. Неприступный замок!
— Я включил твою внутреннюю анестезию, неужели непонятно?! Если я нажимаю выключатель, ты же не думаешь, что лампочка загорелась от энергии из моего пальца!
Приехали. Хорошо, что дом совсем близко от Большого зала, а то бы Вольт наговорил!.. Нет ничего на свете ненавистнее упрямой глупости!
5
Мама еще должна была досматривать очередной убогий фильм, и потому Вольт очень удивился, когда она выбежала в прихожую им навстречу. Выбежала, хотя вообще-то у нее из-за солей в суставах болят ноги — не помогает и воздержание от помидоров, вычитанное для нее Персом.
— Вы подумайте, какое счастье! Петюнчик приезжает. Прилетает! У него уже билет, только рейс задерживается, он звонил прямо с аэродрома. Но счастье, что не позвонил чуть позже: я бы уже надела наушники! Напрасно вы, Наденька, их мне включили, раз собирались уходить.
— Надя не знала. Меня вызвали срочно. Видишь, я даже не переоделся.
Хотел добавить, что пора все-таки научиться включать и выключать наушники, но удержался: бесполезно.
— Ну словом, счастье, что я не успела надеть наушники. А то бы мы не ждали. Он прилетит среди ночи, захочет есть, спать, а ничего не приготовлено, не постелено. Ты мне достань раскладушку.
Приезд Перса возвращал детское ощущение предстоящего праздника. Как вступление к «Щелкунчику» — предчувствие Нового года.
Перс уехал в Москву после школы — в Москве к тому времени жил отец — и там поступил
Тогда в детстве было ощущение, что с приездом брата мир как бы расширялся. Перс снова и снова говорил о будущем, в котором все смогут понимать друг друга — благодаря эсперанто, конечно. Странно, но как раз тогда впервые поразила Вольта мысль, с тех пор никогда не покидавшая его совершенно, что быть человеком — стыдно! Перс заговорил о летающих тарелках, об инопланетянах — тогда о них говорили меньше, чем сейчас, а Вольт по отроческой восторженности (он учился классе в седьмом-восьмом) готов был в них поверить — и вдруг Вольт представил: как же инопланетяне должны смотреть на нас, на людей?! Если мы разумные, почему говорим на разных языках, не понимая друг друга? Да нет, какие же мы разумные, если воюем, если готовы уничтожить всю Землю! Инопланетяне со стороны не станут разбираться, что не все готовы воевать и уничтожать, для них мы все одинаковы, все люди — агрессивное племя. Стыдно!
Может быть, с этого началась мечта Вольта, мечта, ставшая работой, целью: помочь человеку сделаться по-настоящему разумным, талантливым, добрым — таким, чтобы не стыдно было перед инопланетянами. А работа Перса, его мечта о едином языке — то же самое: отыскание человеческих резервов, только не индивидуальных, а всечеловеческих! Так что специальности у Вольта с Персом разные, а цель, если вдуматься, одна. Ну что ж, — на то они и братья.
А вера в летаюшие тарелки… Увы, повзрослев, Вольт не смог дальше в них верить. Потому что… Можно привести множество гомерических глупостей, которые говорят и пишут приверженцы тарелок. Но дело не в их глупостях. Дело в том, что Вольту очень хочется, чтобы это было правдой, чтобы уже сейчас можно было бы встретиться с инопланетянином, слетать на его тарелке хотя бы на Марс. Очень хочется! Вот именно потому это невозможно. Вольт знает, что не сбывается то, чего слишком хочется. Когда ушел отец, Вольт очень хотел, чтобы он вернулся, чтобы они зажили по-прежнему, но даже тогда, совсем ребенком, он знал, что это невозможно и напрасно мама надеется. Потом в восьмом классе он очень хотел, чтобы в него влюбилась Женя Евтушенко — и знал, что не влюбится, именно потому, что ему этого слишком хочется. А как он тогда мечтал о выигрыше в лотерею или по займу — ведь жили они очень стесненно, так неужели не заслужили? — но знал, что это невозможно. А иметь врожденную гениальность — хоть музыкальную, хоть научную?!. Обычные школьные мечты. Но, может быть, Вольта отличало то, что он твердо знал в глубине души, что мечты несбыточны, что нужно очень долго трудиться, самосовершенствоваться — и добьешься чего-то; не столь блистательного, как в мечтах, но все-таки… Так и с инопланетянами: несбыточная мечта, а реальны пока орбитальные полеты, короткие высадки на Луну. Он не верит больше в инопланетян, но осталось чувство стыда за безмерные грехи человечества и мечта преобразовать каждого человека, чтобы не было стыдно перед разумными существами, которые когда-нибудь все-таки взглянут на нас со стороны! Отсюда антропомаксимология… И мечта эта в его сознании навсегда связана со старшим братом.
Когда-то Вольт не замечал слабостей Перса: разбросанности, умения (и желания?) больше говорить о будущих работах, чем делать их. А когда стал замечать, тем обиднее делалось, что слишком много времени Перс убивает на вещи совсем ненужные (одни милые родственнички чего стоят!) что он, специалист, каких немного во всем мире — в этом Вольт уверен свято! — который год переводит все ту же девятнадцатую строфу «Онегина»…
— Так ты мне достань раскладушку, — еще раз сказала мама, — я прямо сейчас постелю.