У Пяти углов
Шрифт:
Пока в прихожей надевал туфли, вслушивался в двойной храп, несшийся из распахнутой двери в мамину комнату, — Перс тоже принадлежит к половине человечества, предпочитающей настежь открытые двери. Слушая мощный матушкин храп, Вольт невольно вспомнил прозвище, вычитанное в том семейном Приказе: Ника Самохрапийская. Да, такие приказы издаются только в счастливых семьях…
Внизу у подъезда почти вплотную перед Стефой стоял здоровый самосвал, КАМАЗ. Вольт, увидев, выругался было про себя: зачем ставить так близко, можно же поцарапать! Но, разглядев
6
Поплавалось сегодня хорошо, да еще и газеты в ящике оказались неуворованные. Смешно этому радоваться, а все-таки приятно.
Когда вернулся, дома еще все спали. Ну, Персу простительно: лег под утро, но мама с Надей могли бы уже встать. Если бы мама ждала своего Петюнчика после бассейна, обязательно бы вскочила, соорудила бы свою знаменитую яичницу, а Вольт обойдется.
Он только что поставил на газ кофейник, как раздался звонок в дверях. Кто бы так рано? Разве что телеграмма?
На площадке стояла цыганистого вида девочка лет пятнадцати.
— Купи мед! Хороший мед! За двадцать пять бери. На базаре такая банка — отдашь пятьдесят.
Она держала в обнимку трехлитровую банку. Вольт не верит ни в цыганские гадания, ни в цыганскую торговлю. Однажды Надя отличилась: купила на Невском у цыганки тени — захотелось навести голубизну на глаза. Ну и получила настоящий конъюнктивит. Жалко ее было, но ведь поделом, потому что она же сколько раз гадала у цыганок, а верить в гадания — хоть в цыганские, хоть в какие — это как раз и есть та самая простота, которая хуже воровства.
Мед, говоришь? Ну заходи, попробую.
— Зачем — заходи? Бери — хороший мед. Банка — пять кило!
В дверях показалась заспанная Надя:
— Чего тут у тебя?
Цыганка сразу атаковала ее — они все психологи!
— Бери, хозяйка, хороший мед! Дешево отдам! Надя оживилась:
— Давай возьмем! Как раз нужно! Почем берет?
Если бы Надя не появилась некстати, Вольт спровадил бы девочку вежливо: «Нам не нужно» или «Нет денег». Но Наде пришлось объяснить прямо, не стесняясь юной мошенницы:
Да ты что? Это ж чистая липа! Зачем говоришь?! Хороший мед! Не липа — гречиха!
— Иди-иди, ищи других дураков!
Вольт захлолнул дверь. С площадки донеслось:
— Грех тебе! Пути не будет!
Смешно, но Надя испугалась:
— Зачем ты так?! Это ж цыганка, у нее глаз дурной! Нет, это уже не смешно! Пусть бы верила в дурной глаз темная баба. Правда, Надя не кончала университетов, но ведь считается принадлежащей к интеллигенции. Да сейчас и университеты больше учат, чем просвещают.
— Значит, чтобы не сглазила, нужно было отдать ей двадцать пять рублей, которые она вымогала?
— Почему вымогала? Продавала мед.
— Какую-нибудь
— Ты ж не пробовал.
— Ты забыла про тени? Тогда отделалась конъюнктивитом, а теперь захотелось небольшой холеры?
Ага, против конъюнктивита возразить нечего! Все-таки это ей как прививка против глупости. Вот только выработался ли иммунитет?
— Ну, может, и не мед… Но не надо было с нею так грубо. Вдруг теперь что-нибудь случится?!
— Что-нибудь обязательно случится! Всегда что-нибудь случается! А такие, как ты, после валят на дурной глаз, или на предчувствие, или на пиковую даму!
Нужно было торопиться на работу, а то бы Вольт еще много сказал! И кто бы верил в этот бред, а то родная жена. Это как предательство, как нож в спину!
Только отъехав порядочно от дома, он внутренне расслабился, даже улыбнулся: интересно бы заняться цыганками профессионально — ведь и в самом деле психологи: и внушать умеют, и сразу видят, с кем имеют дело. Забавная публика…
С утра Вольт, по обыкновению, заехал на клиническую базу. Старик Мокроусов издали замахал ему школьной тетрадкой.
— Вот, Вольт Платоныч, как обещал. То есть как вы сказали. Вроде те самые слова. А вроде уже и не те: написанные.
Вольт нетерпеливо раскрыл тетрадь. Да, почерк… Но, собственно, а чего он ожидал? Аккуратные прописи были бы так же неестественны, даже подозрительны, как и красивые приглаженные слова. Так что правильный почерк, хотя и ужасный. А что за слова под ужасным почерком?
«Мы пришли в деревню там пусто ушли немцы драпанули и наших нет угнали или спрятались. Захотели париться потому что давно без этого дела видим банька целая совсем на берегу как избушка на курих ножках а внутри дрова запасенные. Нас всех пятеро из разведвзвода Лешка Подоляк говорит вы не умеете дайте я стал растапливать мы воду наносили да сами искупались до бани в озере кожа по воде тоскует. Обмундировку всю тут же сушим она немецкая потому что задание выйти на шоссе чтобы не опознали сходу немецкую тоже беречь надо тоже недаром достается. Лешка растопил пошли париться из баньки в воду бултыхаемся вдруг из кустов Хенде хох деды бородатые партизаны. Говорим мы свои матерь вашу а они Хенде хох и автоматами тычут. Говорим у нас задание срываете своим самоуправством а они Хенде хох да что с них возьмешь партизанщина. А хужей всего не дают одеться голышом повели к себе в расположение а там и бабы и дети и смех и срам…»
Вольт улыбнулся, конечно, но вообще-то он ожидал совсем другого: старик Мокроусов много рассказывал случаев очень даже героических, недаром и ордена у него, да и как не быть героическим случаям, если он из разведки! А начал свои записки — и как начал, после скольких уговоров! — с какого-то анекдота.
— Почему вы с этого случая начали, Егор Иваныч? Они сидели в том же углу столовой под пальмами, что и вчера, только день был облачный, так что не лежали на халате старика резкие тени от веерных листьев.