У реки
Шрифт:
— Что, какой шум? — удивлялся басок. — Я ничего не слышу.
— Да подожди ты, послушай… Теперь слышишь? Это почки лопаются. В лесу почки лопаются. Вот увидишь, завтра листья будут.
— Ты завтра-то в клуб придешь? — басок стал неуверенным и напряженным.
— Каждый день-то! Зачем?
— Увидеться охота.
— Так мы в школе увидимся.
— Ну, то в школе. Там разве встреча… И поговорить не дадут. А ты скоро уедешь?
— Не знаю, Саша, — впервые назвала Наташа собеседника по имени, и ее голос стал грустным, по-женски рассудительным, чему
— Мне что, я отбрешусь, — уверенно сказал Саша, — а вот тебя отец не ругает?
— Меня?! — удивилась Наташа, и так она это сказала, что Назанов бочком, по-мальчишески юркнул в дом и торопливо принялся раздеваться.
«Да она совсем взрослый человек, — размышлял в недоумении Назанов, тихо и мирно лежа на диване, — за одну зиму повзрослела. Ведь когда я ее осенью забирал, совсем еще девчушкой была, а теперь… Это как же так получается? И что теперь делать? Сообщить матери? Она еще в панику ударится, да и не поймет…»
И еще долго ворочался на диване Степан Назанов, радуясь и тревожась за дочь и не зная, какое принять решение и надо ли его принимать вообще…
Утром почтальон на велосипеде привез телеграмму: «Встречайте 180 поездом 6 вагон 21 час».
Степан Назанов прочел телеграмму и удивился не ей, а тому, что лес действительно стоял облиственный, молодой и радостный, пронизанный яркой зеленью. Наташкины предсказания сбылись, и от этого он был тихо доволен, словно в жизни случилось нечто важное, решающее и его, и дочерину судьбу.
С утра он перевез бригаду лесорубов, и Екатерина Измайлова, нимало не смущаясь, что к ним прислушивались, грустно спросила:
— Что, оттаял, Степан?
— Как видишь, — откликнулся Назанов, без причины суетясь по парому.
— Да уж вижу. Почему в село не показываешься?
— Надобности нет. — Степан чувствовал себя неловко от пристальных взглядов мужиков и вел себя так, словно это не он мечтал о такой вот встрече. А то, что она нужна, он с особой силой понял в ледоход, но все получалось теперь как-то нескладно, и Назанов привычно насупился.
— Ну, счастливо. — Екатерина усмехнулась и пошла на берег, твердо ступая маленькими ногами в кирзовых сапогах. С берега оглянулась и помахала рукой. Степан лишь головой кивнул.
Затем на паром въехал «газик» с главным инженером, который невнимательно поинтересовался:
— Не скучаете здесь, Назанов?
— Да вроде бы нет, — ответил Степан, перекладывая рули самоходного парома и прислушиваясь к тому, как мягко идет блок по перекинутому через реку тросу.
— Завтра будем трелевщики перегонять, так вы сходни подготовьте.
— Они давно готовы, — посмотрел внимательно на молодого инженера Степан и пошел на нос парома поправить брус под тросом.
Перед обедом он осмотрел попробовал подвесной мотор, заправил бачок бензином. До железнодорожной станции путь был неблизкий — двадцать верст только в один конец, и Степан тщательно готовился к встрече Наташиной матери.
Река, теперь уже окончательно очистившаяся ото льда, катила свои
Из школы Наташа пришла веселой, быстренько переменила платье на самостоятельно сшитый халатик и с удовольствием занялась хозяйством. Степан несколько внимательнее приглядывался к дочери и невольно радовался ее хорошему настроению.
— Па, ты видел, листья распустились? — сказала она мимоходом.
— Пора, — ответил Назанов. — Там, на комоде, посмотри, телеграмма пришла.
— От кого? — быстро спросила Наташа.
— Мать приезжает. Сегодня надо встречать.
Наташа на минуту задумалась, нахмурила брови и так стояла у стола, узкоплечая, невысокая и почему-то жалкая.
— Как ты думаешь, — тихо сказала она, — за мной?
— А то, — буркнул Степан и отвлекся к газете.
— И почему вы вместе не живете? — неожиданно грустно спросила она. Спросила, не требуя ответа, словно понимая, что так просто на это не ответить…
Степан и Наташа одиноко стояли на перроне маленькой железнодорожной станции, потонувшей в зарослях ракит, которые в изобилии росли по берегам многочисленных проток. Перрон был деревянный, высокий, а домик вокзала ютился внизу, у одной из проток. И там стояла их лодка с остывающим в прохладе ночного воздуха мотором. Назанов пять лет не видел Наташину мать и заметно волновался, но тщательно скрывал это от дочери. Невольно припомнился ему тот день, когда он провожал Марью Владимировну и шестилетнюю Наташу вот с этого же перрона. Провожал, как говорили в то время, на побывку в город, на месяц, не больше, а свидеться довелось только через несколько лет. Это воспоминание и все пережитое с того далекого дня так остро захватили его, что Степан невольно поморщился и тяжело зашагал по перрону.
Поезд остановился мягко, без рывков. Загадочно и маняще светились окна вагонов. На столиках стояли лампы с зелеными абажурами, и люди за стеклами в этом таинственном свете казались загадочными и неземными.
— Ну, Наташка, — заметил Степан, как распахнулись двери одного из тамбуров, — беги, встречай мать. Я здесь подожду.
Наташа, серьезная и молчаливая, в белом плаще и белых же высоких резиновых сапогах, отчего казалась совсем взрослой и самостоятельной, тихо пошла вдоль вагонов.
Степан видел, как мать торопливо обняла дочь, отстранилась, разглядывая ее, что-то сказала. А в это время поезд тронулся, лязгнули буфера, застонали разжимаемые воздухом тормозные колодки, и окна слились в одно сплошное сияние.
— Здравствуй, Степан Назарович, — поприветствовала Марья Владимировна, смутным пятном проступая из темноты сквозь многочисленные свертки и внушительных размеров баул. — Ты что же это Наташеньку разодел, как царскую невесту? Небось мы и сами в состоянии, зарабатываем оба хорошо, а при твоих-то доходах напрасно тратиться…