У рыбацкого костра
Шрифт:
– Видеть, скажу тебе, парень, ничего не вижу: человек не кошка, а слышу много. Время подходит. Слушай.
– Ничего не слышу, - сказал я через минуту.
– Лучше слушай, - прошептал он.
Темнота сгущалась, поднималась к окну, заполняла комнату, в которой я давно уже перестал различать надписи на плакатах и очертания вещей. Река казалась глубже. Стало совсем тихо, спустилась ночь.
– Выйдем туда, - сказал я, показывая за окно.
По небу ползла большая косматая туча. Еле пробивался сверху тихий свет, такой тихий и слабый,
– Буль-буль, - говорила вода внизу.
– Чшш, чшш, - шипел, осыпаясь с яра, песок.
– Иих, иих, - поскрипывала старая ветла.
– Тлинь, - крикнула птица в лесу.
– Квок, квок, - поднялся в омуте сом.
– Ти, - свистнул куличок на той стороне.
– Ти!
И у меня над головой пронесся, крутясь казачьим клинком, степной ветер. Словно из разрубленной пополам тучи упал в воду золотой месяц. Мне показалось, что он зазвенел, ударяясь о волну. Я сказал об этом Василию Павловичу.
– Верно, похоже, - посмотрел он на меня удивленно.
– Но только это звенит не месяц, а сторожок на мыревом перемете. Мырь приладил серебряные пуговицы жениного сарафана. Потому и звон такой.
Я не успел спросить у Василия Павловича, кто же такой Мырь - хозяин сказочной снасти с серебряными пуговицами. Кто-то вздохнул глубоко и сильно над черной, незримой водой, и она зашумела.
Я схватил Василия Павловича за руку.
– Не трожь, - горячо прошептал он, - не дыши.
Вздох повторился. Согнувшись, опершись рукой о колено, Василий Павлович стоял неподвижно, вполоборота, ухом к реке.
– Она подошла. Заповедная, - пробормотал он.
– Не было слыхать с той поры. А казак спит и не знает.
И он вдруг потащил меня за собой, пошел быстро, потом побежал, и мы понеслись в темноту задами дворов, прыгая через кочки и ямы. На мое счастье председатель колхоза был грузен на ходу и скоро стал задыхаться.
– Куда бежим? Чего испугался?
– спросил я.
– Что там было?
Василий Павлович с разбегу остановился посреди проулка.
– Испугался. Да ты в уме, парень, - сказал он с достоинством и обидой.
– В своем дому кого бояться?
И, отдышавшись, он с размаху перескочил через соседний плетень, чуть не выворотив кол, за который ухватился руками.
– Айда!
– закричал он.
– Лезь сюда, городской житель.
Не оставаться же мне было на темных и пустых задах незнакомого двора. Чертыхаясь, я полез через колючий, щетинистый плетень и зацепился. Послышался треск…
– Городская материя на твоих штанах?
– Городская, - сказал я хмуро, трогая косую дыру на правой штанине.
– Ты бы еще по шипам лазил в своих коверкотах, - сказал укоризненно Василий Павлович и побежал к мазанке, белевшей посередине двора.
Я огляделся. На белой стене отчетливо выступал силуэт перевернутой казачьей будары. Левая половина стены, как мне показалось, была покрыта решетчатым узором. Вскоре я заметил, что лунный
Василий Павлович тем временем стучал в дверь. На стук никто не отзывался.
– Федор, отопри, - уговаривал Василий Павлович.
– Федор! Нет тебя, Федор, где ж твое мыриное счастье, - вдруг закричал он во весь голос. Где-то рядом в соседнем доме недовольно стукнула ставня, скрипнули ступени - стало быть, проснулись люди.
– Федор!
Что-то на мгновение закрыло молодой месяц, пронеслось над двором и, стукнувшись в стену рядом с Василием Павловичем, вдруг стало стоймя на землю, покачивая оборванным по краям голенищем. Странное и грозное появление старого, добротно подшитого валенка мы встретили по-разному. Я было снова полез на плетень, но Василий Павлович спокойно уселся на глиняную завалинку и громко, на весь двор, сказал:
– Мырь! Ну что ты кидаешься. Экий ты хозяин!
И я увидел, что с сеновдла во двор спускается человек. Холщовые его порты дергались в разные стороны, словно ничего, кроме ветра, не было в их, похожих на юбки, просторах.
Таинственный Мырь подошел к нам вплотную, странно расставляя ноги. Ветер расправил его спутанную русую бороду, и * она ручьем сбегала вниз по белой, шитой петухами рубашке.
А где-то наверху, где кончалась борода, зажглись удивленные детские глаза.
– Вася, - сказал он.
– Вот не знал. Я думал, ребятишки будят. А мне песня снилась.
– Песня песней, - сказал Василий Павлович, - а валенками кидаться не след. Мы ведь по делу.
– А, - сказал он.
– За мной пришли или ко мне?
– За тобой, - сказал Василий Павлович коротко.
– Пойду переобуюсь, - ответил он и ушел в сени, ни о чем больше не спрашивая.
– Это и есть Мырь?
– спросил я.
– Кто он?
Василий Павлович помедлил с ответом.
– Хороший человек. Заслуженный. Первый рыбак по реке.
– А, - сказал я.
Из сеней на двор вышел уже обутый Мырь.
– Посидим, что ли?
– спросил он.
– Ночь, как в городском саду, теплая.
– Некогда, Федя, - сказал Василий Павлович.
– Река ждет. Вздыхает под яром красная рыба.
Федор Мырь выпрямился.
– Сам слыхал?
– спросил он и протянул руку к баграм.
– Сам, - сказал Василий Павлович.
– Вот и он слышал.
– Кто такой?
– спросил Мырь, всматриваясь.
– Городской житель, - сказал Василий Павлович.
– По делам, из города. Охотник.
– Слыхал, говоришь?
– Да, - сказал я, совсем уже ничего не понимая.
– Ну, пойдем, посмотрим.
Мы пошли вместе. Под яром было все так же темно и пусто. Опершись на багор, Федор глядел напряженно. Месяц быстро падал за высокий лес, оставляя на воде узкую золотую дорожку. Вот он опрокинулся в реку, на мелкие сверкающие осколки разбил ее темное зеркало и словно прилег на самом краю неба.