У стен Анакопии
Шрифт:
Пшкач осуждающе покачал головой.
— Мкан, ты пережил на десять зим меньше, чем я, но достаточно много видел в жизни, и все же ты не научился видеть дальше своего носа, хоть он у тебя и длинный, — съязвил Пшкач.
— Твой язык от старости стал болтать глупости, — сварливо проворчал Мкан. — Причем тут мой длинный нос? Ты говоришь непонятно. Из трех беседующих старцев Алиас самый младший — он пережил только семьдесят зим. Алиас не позволял себе говорить с Пшкачем так же свободно, как Мкан, но все, же и он вставил словечко.
— Мудрый Пшкач, ты что-то не договариваешь.
Пшкач не торопился с ответом. Он пробежал проницательным взглядом по лицам окружающих
— Когда шакал запачкает свой хвост, он прячется и облизывает его языком. Вы видите, здесь нет ни одного человека из рода Дигуа.
— Ты хочешь сказать, что шакалы облизывают свои хвосты? — спросил Мкан, начиная догадываться, куда клонит Пшкач. — Похищение и убийство Амзы — дело не одного Сияса, — продолжал Пшкач. — Это только дерево с листьями, а надо смотреть, куда идут его корни. — А ты видишь, куда они тянутся?
Пшкач кивнул: — Дигуа боится усиления рода Дадына, — продолжал он тихо. — Если бы апсха взял в жены его внучку, дадыновцы еще больше возвысились бы...
Многие из абазгов втайне завидовали Дадыну и побаивались его растущего влияния на Леона, но никто из них не решился бы на такой неслыханно дерзкий шаг, а Дигуа решился. Его расчет был прост: увезти или убрать Амзу, чтобы не дать Дадыну породниться с правителем и тем самым еще больше возвыситься над другими абазгскими родами, а особенно над соперничающим с ним родом Дигуа; с появлением Дадына он все больше утрачивал то главенствующее положение, которое занимал при покойном Константине. Все замолчали, увидев это происшествие совсем в ином, новом свете.
— Не зря тебя называют мудрым, Пшкач, — примирительно сказал Мкан.
4
Леон возвращался в Анакопию, полный надежд и радостного ожидания встречи с Амзой; Мириан и Арчнл обласкали его как родного сына. Мириан к тому же не мог не увидеть, что его дочь весьма заинтересовалась молодым правителем Абазгии. Он не возражал бы против такого зятя, да только Леон проявил к ней лишь учтивую почтительность. Гурандухт была явно раздосадована его сдержанностью. А жаль, этот брак упрочил бы союз между Абазгией и Эгриси... Разве мог Мириан предполагать, что сердце молодого правителя занято простой абазгкой? Если бы он об этом узнал, то как бы Леон упал в его глазах! Счел бы его легкомысленным человеком. Ведь династические браки диктуются, прежде всего, политическими соображениями.
Католикос присутствовал на всех беседах Мириана и Арчила с Леоном, сам говорил с ним о догматах веры и утвердился во мнении, что абазгский правитель — истинный христианин. Мириан с Арчилом написали письмо кесарю; в нем они сетовали на трудности неизбежной войны с арабами и просили помощи, мало, впрочем, на нее рассчитывая, потому что Византия сама завязла в войне с ними. Сообщили, что Леон верен святому престолу, предан союзу с Эгриси, при этом они дали понять Льву, что в свете надвигающихся событий, затягивать утверждение его наследственных прав неразумно. О чем писал святейшему патриарху католикос, неизвестно, но, судя по доброму благословению, которым Табор напутствовал Леона, у него не было причин не доверять ему, тем более, что за каждым шагом правителя Абазгии неотступно следил верный святому престолу человек - анакопийский архислиском Епифан.
В пирах, охоте и дружеских разговорах, во время которых было достигнуто соглашение о совместных действиях против арабов, быстро пролетела неделя. Мириан и Арчил не стали задерживать Леона погостить дольше — не до того было. Отряд картлийцев провожал его
У Дадына свои думы. Был момент, когда ему показалось, что его планам породниться с правителем не суждено сбыться, На пути к честолюбивым замыслам старого камарита вдруг возникла Гурандухт. Слов нет, дочь Мириана прекрасна. Дадын с тревогой, усиленной ревностью за внучку, следил за попытками Гурандухт обворожить Леона. Каждый раз, когда Гурандухт заговаривала с ним, искусно пуская в ход все свое очарование и тонкое кокетство, Леон вызывал в памяти нежный образ Амзы, защищаясь им от пленительной дочери картлийского правителя. И, к радости Дадына, сердце Леона устояло перед несомненными достоинствами Гурандухт. Скоро в Анакопии быть большой свадьбе. Леон сегодня намекнул об этом Дадыну.
Старик зорким взглядом окинул земли Дигуа, через которые они ехали. Вон там, за горой, его родовое гнездо. Пусть Дигуа не кичится древностью своего рода, служившего еще первым правителям Абазгии — Аносу и его сыну Гозару. Его, Дадынов род, станет самым могущественным. Если духи гор и впредь будут покровительствовать ему, то он, Дадын, еще дождется правнука. Он сам воспитает его на традициях предков, сам посадит на коня и вложит ему в руку свой грозный меч...
Крылья честолюбивых мечтаний далеко занесли Дадына; все складывалось именно так, как задумано и о чем он просил своих языческих богов. Там, высоко в горах, у самого перевала, Дадын не раз приносил духам гор богатые подарки. В награду за верность они теперь помогают ему осуществить его замыслы...
Всадники поднялись на взгорок. Леон придержал коня; теплая волна, как от чаши старого, крепкого вина, разлилась у него в груди — там, за голубой дымкой дали, он увидел Анакопию — сердце Абазгии, принадлежащее ему по наследственному праву первородства. В отличие от многих крепостей, подчеркивающих строгостью форм свою неприступность, Анакопия была солнечно ясна. Город-крепость уютно расположился у подножья и на склонах пирамидальной горы, вершину которой, как корона, венчает цитадель с мощными стенами, башнями и храмом Божьей матери, построенным четыре столетия назад по велению императора Августа Юстиниана. Анакопия не подавляла суровой отчужденностью от окружающей местности, а слилась с ней, своей увенчанной главой она тянулась к небу, к солнцу. В ней были спокойное величие и уверенность, она будто глядела в века, зная, что время над ней не властно.
При всем том Анакопия для врага неприступна, для друзей же ее ворота всегда открыты. Недаром на ее знамени изображена открытая ладонь. Кто, когда заложил первый камень Анакопии, скрыто во тьме веков, но одно несомненно: это был дальновидный человек. На всем побережье Понта Эвксинского нет прекраснее уголка, который так полно отвечал бы требованиям города-крепости; за спиной Анакопии, одна другой выше, громоздятся горы, покрытые дремучими лесами, а у ее подножья — простерлось море. Леон смотрел на море — от берегов до самого горизонта нигде ни одного паруса. «Кораблей бы нам побольше, — со вздохом подумал он. — Разве только ромеям торговать? Нам торговлей умножать богатства Абазгии надобно, а торговать, слава богу, есть чем. У моря живем, плавать абазгам не в диковину».