У стен церкви
Шрифт:
Вот еще пример противоречия. Ап. Павел в послании к Титу пишет: «Он спас нас не по делам праведности, которые бы мы сотворили, а по Своей милости» (3:5). Тут, как будто чисто лютеранское спасение только верой, без необходимости подвига и «добрых дел». Но через один стих апостол добавляет: «Чтобы, оправдавшись Его благодатию… уверовавшие в Бога старались быть прилежными к добрым делам» (3:7—8). На единстве этого противоречия, неразрешимого для Запада, стоит вся дивная высота православных святых.
«Не надейся на себя: все благое, совершающееся в тебе, есть следствие милости и силы Божией» (преп. авва Исаия). Это постоянная формула аскетики.
«Подвизайся…
Очищение человека от греха — это его просвещение Светом Невечерним Божиим, и оно совершается не по заслугам человека, не потому, что он живет в подвиге, хотя должен жить в подвиге, а «паче ума», или «священнотайно».
«Святым Духом всяка душа живится и чистотою возвышается, светлеется Троическим единством сященнотайно» (Антифон гл. 4).
Тем молодым христианам, которые по религиозной молодости бросаются искать внешнее, например, акафисты, хочется сказать: «Ищите прежде Царства Божия», а тогда может быть, приложатся вам и акафисты. Акафисты найдут и на этом успокаиваются, а нам заповедано искать общения с Господом и общения с людьми.
Преподобный Ефрем Сирин говорил: «Монашество это не одежда, (даже!), не пострижение, но божественное желание и небесное житие».
Такое житие нам и во сне не приснится, но «божественное желание» мы все должны иметь, желание божественного веяния Святого Духа. Только это и есть цель христианства, и беседа преп. Серафима «о цели христианской жизни» раскрывает нам эту истину, зовет, сметает с пути обман внешности и холодного самозамыкания в себе, утверждает единственную и постоянную нашу задачу: соединение с Господом, богообщение.
Сейчас многие люди пишут стихи, технически гораздо более совершенные, чем стихи Пушкина или Блока. И в то же время все знают, что у нас нет ни Пушкина, ни Блока.
В богословии происходит примерно то же: многие стали грамотно богословствовать, умело и профессионально, т. е. совершенно бесстрашно говорить о «гнозисе» [4] и «аскезе», «энергиях» и «преображении», «соборности» и «уединенности», «катафатической» [5] и «апофатической» [6] традиции. Все слова вроде бы правильные, но иногда так томительно бывает их послушать. Богословие можно ввести в салон, а его надо вводить в подвиг молитвы и в простоту любви.
4
Гнозис — религиозно-философский термин, обозначающий особое духовное знание и познание, доступное избранным мистически просветленным личностям.
5
Катафатическое богословие — совокупность теологических принципов, постулирующая познание Бога через понимание того, чем он является.
6
Апофатическое богословие — богословский метод, заключающийся в выражении сущности Бога путём последовательного отрицания всех возможных его определений как несоизмеримых.
«Чтение тонких исследователей
«Ищи Господа, но не испытуй, где Он живет» (преп. Серафим Саровский).
Отцы учили, что молитва — это богословие, а богословие — молитва. Практически это нам надо понимать так, что только то богословие необходимо людям, как–то уже стоящим около церковных стен, которое может быть переходом к молитве.
После всей математики Флоренского легко переходить к молитве. Он о ней почти не писал, но он строил для нее, иногда неумело, благоухающий храм. Его метафизика всегда тоскует и стремится к реальному русскому древнему храму.
То же чувство от богословских работ митрополита Антония (Блюма). У некоторых других современных богословов очень много религиозного рационализма, будет ли он гностический [7] , общефилософский или ортодоксальный [8] . За множеством их слов не слышно их молчания, а ведь это молчание богослова нужнее всего.
«Я рассудил быть у вас, — говорит апостол, — не знающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого» (1 Кор. 2:2).
7
Гностицизм — греч., от gignosko, знаю. Религиозно философское учение некоторых школ, в первые века христианства.
8
Ортодоксальный — последовательный, строго придерживающийся правильного учения.
Вот тот центр, как от камня, брошенного в воду, от которого расходятся круги апостольского богословия. Я, помню, видел когда–то древнюю икону Спасителя, которая называлась «Иисус Благое Молчание», Спаситель был на ней изображен как «Великого Совета Ангел», как средоточие Божественной премудрости и Ведения.
Благодатное видение — познание есть самый воздух Церкви. Если мы в Церкви, т. е. если мы любим, то мы познаем и богословствуем, ибо «любовь рождает знание» Церкви.
Церковному человеку можно, а некоторым и даже нужно насыщать свой ум также и общечеловеческими знаниями, если только они при этом сумеют так жить умом и сердцем, чтобы быть «не знающими ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого».
О сочетании общечеловеческого знания, или «мирской премудростью», с премудростью Божественной лучше всего сказано у Варсонофия Великого, подвижника VI века и апостольской веры.
«Ты не должен обращать внимания на одну только мирскую премудрость, ибо если человек не имеет данной свыше духовной премудрости, то бесполезна ему первая. Если же имеет и ту и другую, то таковой блажен» (Ответ 822). Как мало таковых «блаженных», сумевших войти в тайну сочетания.
«Молитва Иисусова вселила меня в пути, и люди все стали для меня добрее, — точно они обновились в любви… Когда встречался с ними, все без изъятия казались мне так любезны, как будто родные, хотя и не знакомился с ними… И когда при сем начинал молиться сердцем, все окружающее меня представлялось мне в восхитительном виде: древа, травы, птицы, земля, воздух, свет — все как будто говорило мне, что существует для человека, все свидетельствовало Божию неизреченную любовь к человеку… И я понял, что такое «ведение словес твари», и как «всякая тварь воспевает Бога» (из рассказов странника о благодатных действиях молитвы Иисусовой. Изд. З. М., 1893).