У стен церкви
Шрифт:
Я молчал, ничего подобного не ожидавший, ошеломленный.
«Не бойтесь, — сказал он, — и идите этим путем. Бог вам во всем поможет. А если не пойдете, испытаете в жизни большие страдания». Он тут же встал, благословил меня и ушел. Это был первый призыв на подвиг, и я не пошел на него.
Второй призыв к нему был еще более осязаемый, в 1939 году от другого старца, о. Серафима (Батюгова), который, кстати сказать, одевал о. Нектария в схиму… О. Серафим уже не говорил о священстве, он говорил только о твердой жизни и вере, и около этого старца я не чувствовал смущения, но чувствовал силу и
И все–таки я не пошел на призыв. Стихи остались стихами, и чтение канона не началось, и сбылось слово старца Нектария о страданиях. И вот мне теперь хочется просить у всех прощения, всем поклониться. Тяжкую вину несет всякий, кто, получив знание и Света и Тьмы, не определяет себя к Свету. Достоевский сказал где–то: «Каждый из нас мог бы светить, как «Единый безгрешный», — и не светил!»
И мне ясно, что в каком–то смысле я умираю в бесплодии. Это я ощущаю не как самоуничижение, а как характеристику.
Больше того: это как–то уживается во мне с надеждой на прощение и благодарностью за жизнь.
Да! Иногда неудержимая благодарность наполняет сердце за жизнь, за эту Землю, — «подножие ног Его», за каждую улыбку, встреченную где–нибудь на улице.
Идешь иногда в магазин и, точно после причастия, шепчешь: «Слава Тебе, Боже, Слава Тебе, Боже».
Мы видели много зла в мире и в церковной ограде, а еще больше в самих себе. Но вот почему–то в душе остаются одна благодарность и одна надежда. Наверно, потому, что Господь Бог наш «все покрывает, всему верит, всего надеется», и наше воздыхание о правде, может быть, принимает за самою правду. Такова Его милость! Как говорил Макарий Великий, «душа присозидается к Церкви не потому, что сделала, а потому, что возжелала». Господи! Пусть будет так?
И еще есть одно слово утешения, слово обетования.
В том же воспоминании о моем отце его духовной дочери (написанном в виде письма) есть такие строки:
«Хочется написать о его последней проповеди. Он говорил о Божией Матери, говорил весь светящийся радостью и победой, а окончил словами Дмитрия Ростовского: «Радуйтесь, грешники! — праведников поведет в рай апостол Петр, а грешников — Сама Божия Матерь». Это ношу в сердце (пишет эта духовная дочь), когда не мертвая моя душа, на этой радости кончаю, мои любимые, эти воспоминания».
«Архиепископ Русской Православной Церкви Василий Брюссельский, характеризуя суть модернистского течения, развивающегося в англиканской Церкви, назвал его «христианским атеизмом», так как эта обновляющая религия отрицает,
Основа «христианского атеизма» — неверие в христианство как в чудо, перемещение его с пути в Вечность на дорогу земного благоустройства. Легче всего заменить путь на Фавор, путь благодатного преображения естества человека в его божественное сверхъестество — заботами о земных болезнях человечества, а Голгофу Христову — общественной или научной работой. Но это будет уже не христианство, а неверие в него.
Но только ли дело в англиканстве? Там, может быть, не побоятся как–то открыто сомневаться в догмах, но ведь можно в них открыто не сомневаться, а внутренне им совсем не верить и не жить догмами. Догмат о воскресении мертвого тела Христа только тогда делается для человека догматом, когда он — этот человек — сам начинает приобщаться, через свою голгофу к Христову воскресению, когда он сам умирает и сам воскресает. Когда же внутри — неверие в догматы, тогда не начинается ли «христианский атеизм» еще и при наличии догматической внешности? Не есть ли христианский атеизм всего лишь последняя стадия древнего общецерковного обмирщения?
Сторонники этого лжехристианства свысока называют христиан, верующих по–прежнему, т. е. так, как, скажем, верили апостолы, — «традиционалистами, сторонниками архаического христианства». Когда я прочел об этом, горько стало мне на душе: «Зачем, — подумал я, — Господи, так долго я живу?» И тут почему–то вспомнилось мне стихотворение Пастернака о его предчувствии преображения и того, как на его похороны шли друзья по лесу.
Вы шли толпою, врозь и парами, Вдруг кто–то вспомнил, что сегодня Шестое августа по–старому – Преображение Господне. Обыкновенно свет без пламени Исходит в этот день с Фавора И осень, ясная как знаменье, К себе приковывает взоры,Я пришел проститься с о. Серафимом (Батюговым) в последний день его жизни: 19 февраля 1942 года. Это было часа за 4 до его смерти. Он уже давно сказал близким, что умирает. Его лицо было покрыто какой–то легкой церковной тканью: наверно, последний вожделенный «затвор» перед переходом. Ведь при жизни настоящего затвора ему, всегда окруженному духовными детьми, так и не удалось осуществить. А может быть, нам нельзя было видеть, как уже просветляется в эти часы его лицо?
Одна из присутствующих у его постели сказала: «Батюшка, Сергей Иосифович пришел проститься». И тогда глухо, точно не из–под покрывала, а из глубины каких–то уже не наших миров, донеслось до меня его знакомое ласковое приветствие: «Пресвятая Богородице, спаси нас». И еще раз чуть громче. Этой молитвой он обычно встречал своих духовных детей и говорил не «спаси», но «спасай», точно выражая мольбу о многократности спасения. Потом было долгое молчание. Я видел, что из комода уже вынута земля, привезенная из Дивеева, лопатка благословенной земли, по которой ходили верные ученики Преподобного, — чтобы положить ее в тоже уже давно приготовленный и стоящий в доме гроб. «Верую видеть благая Господня на земле живых».