У стен Ленинграда
Шрифт:
Как-то раз ребята попросили Найденова встать на весы: сто шестнадцать килограммов потянул. А легкость его движений изумительна. Винтовка у него в руках казалась игрушечной. Заряжал он ее осторожно, брал двумя пальцами рукоятку затвора, боясь, как бы чего не сломать. Хороший парень — спокойный, уступчивый и отважный.
— Сергей! Здорово получилось, а? Только вчера вечером гитлеровцы орали: «Рус! Сдавайсь, идем на Ленинград!» — сказал Смирнов. — А сегодня уже мы бьем им морды. Да ты, Сережа, глянь, как они тикают,
— А ты не любуйся, а стреляй.
Рядом со мной лежал низкорослый силач снайпер Пузанов. Говорили, что он с двухпудовой гирей играет, как ребенок с мячом.
— Товарищ командир, глянь сюда. Вон в развалинах станции позади наших немцы объявились. Видишь?
— Вижу.
Я неотрывно стал следить за немецким офицером, который с небольшой группой солдат пробирался к развалинам вокзала станции Лигово. Прежде чем открыть по ним огонь, нужно было установить количество немцев и их намерения.
К кирпичным развалинам станции, переползая от воронки к воронке, пробирались все новые и новые группы вражеских автоматчиков. Ясно, враг накапливал силы с расчетом внезапно ударить во фланг нашим атакующим частям. Чтобы сорвать этот план, я подал снайперам команду открыть огонь.
Смирнов даже языком прищелкнул от удовольствия, освобождая обойму за обоймой. Найденов не спеша, с толком посылал пулю за пулей; глаза его блестели, на кончике носа висела капелька пота.
Гитлеровцы, попав под губительный огонь снайперов, прекратили продвижение вперед, залегли.
Вдруг лежавший рядом со мной снайпер Пузанов молча прижал к груди колени и медленно скатился на дно траншеи. Послышался его тихий голос:
— Пить! Пить! Пить!
Вскоре к раненому подбежал санитар:
— Нельзя тебе пить, браток, брюхо прострелили.
Немцы, укрывшиеся в развалинах, открыли бешеную автоматную стрельбу. Не больше пяти минут вели мы бой с вражескими автоматчиками, хотя их было в несколько раз больше, чем нас, снайперов. Но долго состязаться в стрелковой дуэли с нами они не могли. Все реже и реже раздавались их автоматные очереди и вскоре совсем утихли.
Опасность флангового удара была ликвидирована, и наш батальон продолжал наступление по развалинам станции Лигово. Это была первая пядь нашей земли, вырванная из кровавых лап фашистских палачей у стен Ленинграда. Девять месяцев за эту полосу земли шла битва, и вот она опять наша. Воодушевленные первым успехом, мы заняли новые рубежи, решительно навязывая противнику бой.
На кромке разрушенного вражеского дзота Сергей Найденов и Николай Смирнов орудовали лопаткой, устраивая новый снайперский окоп. Остальные залегли уступом. Теперь наше расположение напоминало журавлиный треугольник во время полета.
— Сергей, их траншею видел? — спросил кто-то.
— А то как же, неплохо устроили, даже стенки плетнем оплели, но
— Артиллерия наша поработала на славу!
— Да, потрудилась, ничего не скажешь, по-русски, — подал кто-то реплику из дзота.
— Только так их и выкуривать, гляди, как глубоко зарылись.
— Дорого начало, а там и до Берлина тропку сыщем.
Мимо нас проходили легко раненные товарищи. Один из них присел на бревне возле бойницы Найденова:
— Ну как тут у вас, ребята? Крепко жмут фрицы?
— Жмут-то жмут, да вон, гляди, успокоили их прыть.
Раненый подал Найденову кисет и бумагу:
— Смастери, браток, цигарку. Крепко, гады, повредили руку, самому не сладить.
— Никак, кость тронуло? — спросил Найденов.
— Видимо, так, пальцы не шевелятся.
— Держи. — Найденов подал солдату папиросу. — Сейчас огня добуду. Сергей достал кресало и с силой ударил узкой полоской железа по камню. Брызнули искры, и фитиль задымил.
— На, держи, да скорей прикуривай. Вишь? Опять немцы зашевелились.
Раненый не торопясь раскурил папиросу, встал:
— Эх, сил не хватает наступать… Не отдавайте, ребята, немцам назад хотя то, что уже отвоевано. Ну, прощайте, за огонек благодарствую.
…Вечером группе снайперов было приказано конвоировать пленных. Проходя мимо русских, они изгибались в поклоне и робко улыбались, оглядываясь по сторонам. По улицам Ленинграда фашисты шли медленно, понурив головы, засунув руки в карманы. На улицах города стояло много женщин, детей и стариков. Немцы искоса поглядывали на зеленые грядки овощей, посаженных вместо цветов на газонах.
Помню, как на углу улиц Майорова и Садовой мальчуган лет семи, дергая молодую женщину за руку, спрашивал:
— Мама, почему фашисты прячут руки в карманах? Что, они у них грязные?
Женщина, не отвечая на вопросы сына, бросила презрительный взгляд на гитлеровских солдат и прошла мимо.
Мальчуган несколько раз оглянулся на пленных, которые шли лениво, словно каторжане, гремя коваными сапожищами по булыжной мостовой, и погрозил им кулаком.
Во второй половине ночи мы вернулись на передовую, а спустя несколько минут к нам пришел Василий Ершов. Под мышкой он держал корпус станкового пулемета.
— Дядя Вася, а где Романов? — спросил я.
— Тут он. Жив.
Ершов обрадовался мне и тут же насупился. Его густые широкие брови прикрыли глаза, и, не глядя на меня, он сказал:
— Мы-то что… — И строго спросил: — А вот ты как сюда попал?
— С учениками, Василий Дмитриевич. Как говорится, практические занятия провожу.
— Не делом, брат, занимаешься! Эка с одним глазом в этакую игру ввязался. Тут кроме своих двух во лбу не помеха бы другая пара на затылке. А он…
— А ты куда тащишь пулемет?