У стен Ленинграда
Шрифт:
Двор опустел. Лишь ездовые грелись, прыгая на одном месте возле повозок и ударяя себя по лопаткам руками. Лошади, покрытые инеем, фыркая, переминаясь с ноги на ногу, хрупали сено.
Рота Романова в ожидании приказа разошлась по квартирам дома, но никто не снимал с себя снаряжения: ждали команды. Прошли полчаса, час. Романов не появлялся. Люди, утомленные большим и быстрым переходом, как только голова касалась пола, сразу же засыпали. С дороги подходили новые и новые подразделения, и вскоре весь дом, наполненный человеческими голосами, топотом
Поворачиваясь с боку на бок, я увидел на полу узенькую полоску света то был свет луны, проникавший меж досок заколоченного окна. Луч света, словно обыскивая спящих людей, скользил по полу, по лицам, по спинам и вдруг обрывался. Следя за светом, я поплотнее прижался к спине Найденова, пытаясь уснуть, но сон не приходил: мороз все крепче пронизывал тело, вызывая мелкую дрожь.
— Который час? — спросил, передернув плечами от холода, Сергей.
— Темно, не видно. Спи!
— Поспи тут, ледышкой будешь… Есть хочется. Я отломил ему кусок хлеба.
— Не надо, я лучше за водой схожу, чай вскипячу. Согреемся.
Найденов взял котелок и, осторожно шагая через спящих, стал пробираться к выходу. Я нашел кусок кровельного железа и на нем зажег спиртовку. Сергей вместо воды принес плотно набитые снегом котелки.
Нашему примеру последовали и другие бойцы.
Где-то совсем близко от дома гулко прогремели орудийные выстрелы, под ногами задрожал пол.
— Никак, началось? — встревожились солдаты, протирая кулаками глаза и присаживаясь к закипевшему котелку. — Скорее бы!
— Присаживайся, братва, глотнем горяченького, не спится что-то сегодня.
Артиллерийская пальба усиливалась. Теперь выстрелы слышались уже справа, слева, позади, словно наш дом стоял в самой гуще орудийных стволов, выплевывавших очередь за очередью болванки металла, снопы огня и дыма.
— Вот дают! Крепко! Куда-то далеко швыряют, разрывов не слышно, заметил пулеметчик Гаврила, осторожно вытягивая губы к обжигающей кромке алюминиевой кружки. В лунном свете глаза Гаврилы казались бездонными.
Никто уже не спал, все были возбуждены, каждый спешил выпить кружку горячего чая, прежде чем тронуться в желанный и трудный путь.
Кто-то из бойцов громко крикнул:
— Ребята, наша Зина пришла!
Найденов вскочил с пола с легкостью балерины. Я видел, как настороженность стерлась с лиц товарищей, они засияли улыбками, навстречу Зине потянулись десятки дружеских рук. Она шла как бы по живому коридору. Для меня это была самая трудная встреча в моей жизни… Товарищи знали, что Зина заменила Володе погибшую мать, знали и то, что Володи больше нет. И, как бы отдаляя эту неожиданную встречу, чтобы дать нам опомниться, они окружили Строеву, засыпая ее вопросами. Но, подойдя ко мне, Зина молча ткнулась лицом в мою грудь.
Жизнь неумолимо идет своим чередом, и отдаваться личным переживаниям у нас не было времени.
В тот же день, тринадцатого января, как только сгустились сумерки, батальон майора Круглова, соблюдая
Счастливый день
Семь часов утра шестнадцатого января сорок четвертого года… На востоке загорелась заря. Ночная перестрелка затихла, все реже и реже звучали ружейные выстрелы и пулеметные очереди. Но никто из солдат не покидал своего места в траншее, чтобы уйти в блиндаж выпить кружку горячего чая, согреть застывшие на морозе руки. Все чего-то ждали, не сводя глаз с обороны противника.
Найденов и я зашли в снайперский окоп вблизи насыпи железной дороги Ленинград — Лигово. Я открыл бойницу, Сергей стал разжигать в печурке дрова. В этот ранний час зимнего утра в морозном воздухе кружились редкие пушистые снежинки. Они то спускались низко-низко к земле, то вдруг, подхваченные легким, еле уловимым дуновением ветра, взлетали ввысь.
В условиях обороны мы разучились ценить эти минуты затишья. А как они дороги человеку в затяжных боях!
К нам в окоп пришли Романов и Строева:
— Здорово, снайперы! Какие новости?
— Хвастаться нечем. Ни одна фашистская морда не высовывается, — ответил Найденов, поднимаясь, чтобы уступить место на скамейке гостям.
Строева молча тронула меня за руку, я уступил ей место у перископа. Романов достал из кармана вышитый бархатный кисет:
— Закурим, ребята.
— Кто это вам, товарищ командир, такой шикарный кисет смастерил? Ты, Зина? — спросил Сергей. Строева отрицательно покачала головой.
— Не угадать вам, ребята, чьи руки шили и вышивали этот подарок.
Романов умолк. Он внимательно, словно впервые, разглядывал кисет. В эту минуту, верно, мысли и сердце его витали далеко от нашего окопа.
— Его подарила мне одна сибирячка. Вот возьму в руки кисет, а мысленно вижу перед собой эту милую девушку, ее руки, озабоченное лицо, проворные пальцы, держащие иглу с шелковой ниткой. Думала ли она, далекая незнакомка, за шитьем этого кисета, что он пробудит в душе солдата?
Найденов бережно взял кисет, осторожно запустил в него два пальца, достал щепотку табаку и, возвращая подарок командиру, осторожно провел пальцами по темно-голубому шнурку, на концах которого висели две розовые кисточки. Казалось, что он гладил натруженной солдатской рукой нежную девичью руку. Не обращаясь ни к кому из нас, он сказал:
— Доброе сердце у русских женщин, спасибо им за все.
Вдруг Строева предупреждающе подняла руку:
— Слышите? — Она склонила набок голову, напряженно вслушиваясь.
Мы насторожились. Слух уловил отдаленные орудийные выстрелы. Я думал, что это очередной обстрел Ленинграда, но разрывов в нашем тылу не было. Романов взглянул на часы:
— Восемь двадцать. Это форты береговой обороны Кронштадта проводят очередную дезинфекцию тылов противника.
Командир роты заторопился уходить: