У стен Ленинграда
Шрифт:
Я видел, как Леша Булкин опустил голову, взял камешек и стал его перебрасывать из руки в руку.
— В Ленинград немцев не пустим! Не выйдет это! — закончил политрук.
Новый день на берегах Нарвы начался для нас совершенно неожиданно: как только забрезжил рассвет, наша авиация обрушилась на немецкие позиции. И вот тут-то я увидел, как воюют советские летчики, как мечутся немцы, не зная, где бы укрыться на русской земле, где бы спастись от смерти. Как радовались наши бойцы и командиры! Без опаски высовывались мы из укрытий, а некоторые даже вскакивали
— Дайте им, гадам, дайте! Так их!
Дым от бомбового удара нашей авиации медленно опускался все ниже и ниже, а затем растворился в лучах солнца. Перед нами опять обнажилась изрытая осколками и снарядами родная земля.
Из уст в уста по траншее был передан приказ командира: «Всем укрыться!»
Траншея мгновенно опустела.
Романов, Сидоров и я остановились у блиндажа пулеметчиков. Молча закурили. Через полуоткрытую дверь я услышал голос Гриши:
— Дядя Вася, сегодня фашисты полезут или нет?
— Трудно сказать, Гриша… Но если полезут, то не так прытко, как вчера. Наши соколы попотчевали их сегодня.
Когда мы зашли в блиндаж сержанта Акимова, бойцы его отделения собирались завтракать. Командир отделения отрезал кусок хлеба, не спеша посолил его, и в тот момент, когда хотел откусить, у самой двери взорвался снаряд. Дверь настежь распахнулась, нас обдало дымом, котелки попадали на землю, красноармейцы бросились к пулеметам и винтовкам.
— Ну и шутники эти фрицы, не дадут спокойно человеку поесть, пылить вздумали, — сказал Акимов, пряча в сумку остаток хлеба.
Старший лейтенант Круглов шел по траншее, от бойца к бойцу, подбадривая их:
— Ну, ребята, дождались веселья! Теперь скучать некогда. Патронов не жалейте! У нас их хватит.
Снова разорвался снаряд. Взрывная волна оторвала от пулемета дядю Васю, подняла со дна траншеи и выбросила на бруствер.
Гриша, не задумываясь, выскочил наверх, схватил пулеметчика и втащил в траншею. Он быстро отстегнул флягу от своего ремня, осторожно приподнял голову дяди Васи и приложил флягу к его губам. Потом усадил его у стенки траншеи, а сам бросился к пулемету. Длинная очередь хлестнула по реке.
Из воды на наш берег вылезали вражеские автоматчики. Я впервые увидел так близко немцев: надвинутые низко на брови рогатые каски, искаженные от страха лица, широко открытые рты, лихорадочно бегающие по сторонам глаза… Немцы, видимо, что-то кричали, но шум боя заглушал их голоса. Немецкие солдаты вели непрерывный автоматный огонь, пули бились о бруствер, рвались, поднимая фонтанчики земли.
Гитлеровцы всеми силами старались зацепиться за берег, но не смогли преодолеть силу нашего сопротивления. Вот они один за другим стали отползать к реке. Однако переплыть на другую сторону мало кому из них удалось.
К вечеру шум сражения на реке Нарве стал медленно утихать. Едкий дым пороховых газов постепенно рассеивался. В воздухе разлилась тишина. Не дрогнет нигде былинка, не шелохнется лист…
Всего лишь несколько суток назад мы любовались березовыми рощами, цветущими лугами, морем колосившихся
Опустившись на колени, Гриша кричал в ухо Ершову:
— Дядя Вася, фашистов перетопили в реке!
Но пулеметчик не слышал Гришу. Цепляясь за стенку траншеи, он с трудом встал, затем, опершись на плечо своего товарища, посмотрел на противоположный берег. Без слов обнял он Гришу и крепко-крепко поцеловал.
Рано утром на седьмые сутки все вокруг вновь задрожало, заволоклось дымом. За валом артиллерийского огня к берегам реки опять поползли немецкие автоматчики. Мы их уже видели не раз. Те же искаженные лица, те же две буквы «СС» на рукавах мундиров. Я видел, как позади солдат полз офицер. Он держал в одной руке гранату-«колотушку», в другой — маузер, которым указывал путь солдатам.
Командир роты Круглов подбежал к Сидорову:
— Видите фашистского офицера?
— Вижу, товарищ командир.
— Так что же вы им любуетесь?
Грохнул выстрел — офицер ткнулся лицом в землю.
Сидоров посмотрел на меня.
— Сколько же их на нас прет? Бьем, бьем, а они все лезут, как черти из болота.
— Гляди в оба, а то опять прозеваем. Владимир стал посылать пулю за пулей.
Лучи солнца не могли проникнуть через волны дыма, который клубился над полем боя. Бойцы и командиры жмурились, высматривали воспаленными глазами противника и, не видя его, стреляли наугад.
Рядом со мной стоял Романов. Он показал на три вражеских танка — когда и где они переправились через реку, я не видел. Танки в упор вели огонь по нашим пулеметным точкам. Артиллерия не могла прийти нам на помощь: мешали густой лес и близость своих траншей.
Мы, пять человек, по приказу командира взвода поползли со связками гранат наперерез врагу. Сидоров и я — впереди, позади нас — сержанты Захаров и Акимов, красноармеец Сергеев.
В эти минуты я ни о чем не думал. Было одно желание — не пустить немцев ближе к Ленинграду. Сидоров первым бросил связку гранат под гусеницы головного танка. Взрывная волна прижала меня к земле. В ту же минуту из облака дыма показалась вторая серая громада, которую мы забросали гранатами и бутылками с горючей жидкостью. Третий танк скрылся.
Если бой утихал в одном месте, то тут же разгорался в другом. Стрелки-пехотинцы, не выпуская из рук оружия, ели на ходу, но никто не жаловался, что нет больше сил продолжать бой. Командир батальона майор Чистяков был вместе с нами в траншее. Он показал рукой на ползущих фашистов:
— Перестали бегать во весь рост! В атаку шагают на пузе. — Майор посмотрел на нас: — Мы прижали немцев к земле! Не дадим же им встать, а на четвереньках они далеко не уйдут.
Майор Чистяков смотрел на ползущих по полю немцев с недоброй, злой усмешкой. На его лице, покрытом целой россыпью веснушек, играли скулы. В бою майор был решительным. Он не боялся взглянуть смерти прямо в глаза.