У стен Ленинграда

Пилюшин Иосиф Иосифович

При передаче нам участка обороны бойцы сообщили, что здесь румыны, что с румынами жить можно довольно мирно.

— Мы ходили в один колодец за водой, — рассказывали бойцы. — Но позади румын стоят немецкие части эсэс.

Сержант Андреев придирчиво оглядывал траншеи, проверял состояние накатов, землянок:

— Низкие и тесные блиндажи у вас и мелкие ходы сообщения. Что же это вы, братцы, подзапустили тут все? Сегодня румыны, а завтра эсэсовцы, тогда что?

— Мы здесь не собирались век жить. А воевать — и так сойдет.

—

Брось хитрить, по всему видно, как вы тут воевали. В одном ручье с румынскими фашистами морды мыли… Воевали…

— Вольному воля, — огрызнулся щупленький сержант и, ехидно улыбаясь, мигом скрылся за траншейным поворотом.

На зорьке я вышел в траншею и стал наблюдать за рубежом противника. Не поверил своим глазам: в нейтральной зоне во весь рост, без оружия, ничего не боясь, словно на родной земле, посвистывая, шел румынский солдат в рваном зипуне. Он размахивал ведром, а дойдя до ручья, остановился и пристально поглядел в нашу сторону.

Я отчетливо видел его в оптический прицел: смуглое лицо, большие глаза, черный кустик усов, подпиравший нос с горбинкой. Его спокойствие, сказать по правде, обезоружило меня. Он зачерпнул ведром воду, еще раз взглянул в нашу сторону и, посвистывая, ушел.

Я выстрелил в ведро. Румын спокойно закрыл рукой отверстие, откуда бежала струя воды, и, улыбаясь, погрозил мне пальцем.

Из траншеи сразу высунулось несколько румын, они закричали: «Браво, браво!»

Как бы мирно ни вели себя румыны на нашей земле, но война остается войной. Прошла пора пить воду из одной криницы. Румыны поняли это и, несмотря на сильный мороз и метель, стали углублять свои траншеи. Наши стрелки нащупали слабое место в их обороне.

Румыны забывали закрывать двери своих блиндажей, стрелковая амбразура и дверь были в створе, и мы видели, что делалось в траншее врага. Нет-нет, да кого-либо из их офицеров нам удавалось убить. По такой цели можно было стрелять без всякой предосторожности и наверняка. Румыны догадались, в чем дело, и занавесили двери стрелковых блиндажей.

Однажды в тихую ночь до нашего слуха донеслись обрывки русской речи. Это было настолько удивительно, что весть о появлении каких-то русских людей мгновенно облетела все подразделения полка.

В траншею высыпали солдаты и командиры из землянок.

— Смотрите, смотрите! Идут трамваи! — донесся до нас молодой женский голос.

— Так это же Ленинград! — ответил другой, тоже женский голос.

Все утихло. Слышны были лишь глухой стук топоров да удары лома.

— Товарищи! Откуда вас пригнали? — прокричал в темноту снайпер Смирнов.

Несколько минут стояла полная тишина. Потом мы услышали:

— Мы ви-те-бские!..

Смирнов заходил по траншее, сжимая кулаки:

— У-у, гады, женщин пригнали на фронт.

— Может, это власовцы? — спросил кто-то.

— Какие там к черту власовцы — наши бабы из Витебска. Пригнали укреплять траншеи.

За

всю ночь Смирнов не произвел ни одного выстрела. И это было понятно: я знал, что девушка, которую он любит, осталась в неволе у фашистов.

Помню, именно в эти дни обороны под Пулковом узнали мы замечательную новость о прорыве блокады. Сообщил ее нам Петр Романов, прибежавший в нашу траншею. Усевшись на патронный ящик, он достал из планшета карту:

— Смотрите, ребята, как наши крепко стукнули немцев на Волге! Окружили группировку фон Паулюса вот так, — Петр провел пальцем по красной линии на карте, — и теперь колошматят ее. Скоро узнаем подробности этой битвы.

От волнения в горле стало сухо.

— Вот это да! — только и смог я выговорить.

— Это еще не все, — торжественно продолжал Петр. — Радуйтесь: сегодня войска Ленинградского и Волховского фронтов начали наступательные бои на прорыв блокады Ленинграда!

— Ну! Наконец-то! Откуда ты знаешь? — наперебой спрашивали окружавшие Романова бойцы.

— По рации подслушал.

Романов оживленно продолжал:

— Замысел операции состоит в том, чтобы стремительным встречным ударом войск обоих фронтов ликвидировать Шлиссельбургско-Синявинский выступ фронта противника, соединить оба фронта и снять блокаду.

— Но ведь немцы в лесах могут иметь крупные резервы? — заметил я.

— Возможно. Но ты посмотри сюда. — Романов провел пальцем от Шлиссельбурга до Невской Дубровки. — Вот кратчайшее расстояние между Ленинградским и Волховским фронтами. Здесь глубина обороны немцев двенадцать — четырнадцать километров. Если одновременно обстрелять с востока и с запада этот район, то немцам не успеть развернуть свои резервы.

— Только бы это нам удалось. Там у немцев сильная полоса укреплений, да еще надо форсировать Неву. Трудно. Ох как трудно!..

Я не успел высказать свои радости и сомнения, как на нас с бешеной яростью обрушилась вражеская артиллерия. Романов вопросительно посмотрел на меня. Я прикрыл бойницу и стал готовить ручные гранаты. Строева прилипла к перископу.

— Немцы взбеленились, затевают что-то серьезное, — сказал Романов, проверяя пистолет. — Видно, чувствуют — конец приходит. Тяжелая артиллерия лупит, слышите, земля стонет. Смотрите, за таким обстрелом обязательно должна последовать атака пехоты.

— Неужели румыны в атаку полезут? — спросил я.

— А что им делать? Сзади них эсэсовцы стоят, никуда им не уйти.

Прогремели последние разрывы. Романов пожал нам руки и быстро вышел из окопа. Я открыл бойницу и тут же увидел бегущих к нашей траншее немцев. «Ага! Румынам не верят», — подумал я.

Попытка противника ворваться на наши основные рубежи успеха не имела.

Взятые в плен гитлеровцы сообщили, что румынские части были сняты с передовой еще шестого января и заменены полицейскими частями 23-й дивизии.