У стен Ленинграда
Шрифт:
Мой сосед лежал на спине, заложив левую руку за голову. Правый рукав его рубашки был пуст. Он задумчивым взглядом смотрел куда-то вдаль.
Через двадцать дней меня выписали из госпиталя.
Прежде чем уйти на передовую, я зашел навестить сына. Володя подрос и не по годам возмужал. Он знал, кто обстреливает город и куда нужно укрываться во время обстрела, что есть где-то «Дорога жизни», по которой привозят детям и взрослым хлеб и сахар. Спрашивал:
— А скоро, папочка, уйдут домой немцы и мы с мамой будем дома жить?
—
Я заметил с удивлением, что сын прижимал к ладони левой руки три пальца.
— Володя, что ты прижимаешь пальчики? Рука болит?
— Нет, не болит. Это я считаю, когда ко мне бабушка Катя придет. Я хочу, чтобы мама пришла, а она не приходит.
— А разве к тебе мама Зина не приходила?
— Приходила, но редко, а я хочу, чтобы она все время со мной была.
Володя показывал мне свои игрушки, познакомил с доброй няней Людмилой Яковлевной. Мы вдвоем погуляли, вместе пообедали. Остальные осиротевшие дети, подойдя ко мне, положив ручонку на плечо или прислонив головку к моей руке, с жадностью вслушивались в каждое слово, глядя мне в глаза. Затем, понурив головку, отходили, брали игрушки и издали наблюдали за нами. Володя лег спать, не выпуская моей руки. Я поцеловал спящего сына и пошел навестить тетю Катю, но ее не было дома. Оставив для нее записку и деньги, я ушел на передовую.
…Встреча с фронтовыми друзьями была горячей. Найденов все совал мне в руки до отказа наполненный душистой махоркой кисет:
— Кури, хороший табак. Ух, какой забористый!
Зина нетерпеливо расспрашивала о Володе.
Вечером я вместе с Найденовым вышел в траншею.
Нужно было подстеречь немца, носившего ужин кому-то из своих офицеров в крайний блиндаж у разрушенного кирпичного дома на окраине города Пушкина.
Июньский день угасал… Наступала тишина. Багровые сумерки разливались все шире. Глядя с Пулковских высот на Ленинград, мы увидели нечто необыкновенное: город то погружался в пучину тумана со всеми куполами и трубами, то вновь всплывал на поверхность и, как огромный корабль, куда-то плыл…
Найденов взял меня за локоть:
— Слышишь? Где-то в этих кустарниках соловей распевает… Маленькая птаха, а выстрелов не боится. В свой родимый дом прилетела…
Соловьиная трель и в мирные дни ласкает слух, а здесь, в передовой траншее, она безжалостно пощипывала за сердце.
Фронтовая ночь с непрерывной перестрелкой и перебранкой с немцами незаметно прошла. Взошло солнце. Вдруг где-то недалеко прозвучал орудийный выстрел. Ветер подхватил пушечный гром и унес его вдаль, будто не смея нарушить начало чудесного летнего дня.
Не успели мы определить, кто стрелял, как пришел артиллерист Корчнов.
— Семен, это ты стрельнул? — спросил Найденов.
— Я, а что?
— Эх ты! Неугомонная твоя башка. Ребята только прилегли отдохнуть, а ты тут как тут со своей хлопушкой.
— Это, брат, не хлопушка, — обиделся сержант, — а что ни на есть настоящее сорокапятимиллиметровое орудие!
— Шуметь можно, а толк какой?
— Как! — вспылил артиллерист. — Да что ты понимаешь в нашем деле? Издалека не сделать
Пройдя несколько траншейных поворотов, артиллерист остановился и показал рукой на глубокую воронку в бруствере немецкой траншеи, там, где у гитлеровцев была огневая точка.
— Видишь? Это я ее ночью приметил, а сегодня спозаранку в расход списал. А ты говоришь, что попусту шум подымаю, солдатам спать мешаю. Вишь какое дело получилось, одни обломки валяются, — не без гордости заявил Корчнов.
Из опыта войны я и Найденов знали, что выстрел Корчнова был для нас бесполезен. Та огневая точка противника, которая уже обнаружена, не опасна: она постоянно находится у нас на прицеле. Разрушать ее нецелесообразно, потому что враг вместо нее построит где-то новую, найти которую куда труднее, чем разрушить найденную. Но я промолчал, зная, что не всякая инициатива приносит пользу во фронтовой обстановке, но гасить ее нельзя.
— Славный выстрел, ничего не скажешь, — сквозь зубы похвалил Найденов артиллеристов. — А иной раз стреляют, стреляют — и все мимо, такое зло берет, что готов прибить такого стрелка. А этот выстрел, что называется, снайперский!
— Это верно, всяко и у нас случается, — согласился корректировщик, почесывая затылок.
Через наши головы одна за другой просвистели вражеские мины.
— Злится, думают нащупать нашу пушку, да где там, она у нас в надежном местечке укрыта.
Для осторожности мы зашли в пулеметный дот.
— Сеня, где это ты пропадал, что к нам не показывался? поинтересовался пулеметчик Максимов.
— Поцарапало малость, пару недель в госпитале провалялся.
— А где это тебя угораздило?
— Да на обороне первого батальона. Я с ребятами один дотик немцев обрабатывал, заметили, черти, обстреляли, ногу поцарапало.
— А я думал, что ты на другой «курорт» махнул, — осторожно вмешался в разговор Найденов.
— Будет тебе, Сережа, «курортом» попрекать. Сказал в шутку, а ты глаза колешь. Скажи лучше, как вы отличаете друг от друга немцев, когда говорите: убил наблюдателя, связного или офицера.
— Офицера, — ответил Сергей, — по физиономии сразу отличишь от солдата: морда холеная, а глаза злые; в траншее появится — часовые крик поднимают, ну, тут только гляди, где каска высунется. А наблюдателя ищи где-нибудь у мотка проволочного заграждения или среди ржавых банок на бруствере. Найти его очень трудно. А связной — это ходячая фигура, его подкараулить легко.
— А кто это у нас одноглазый снайпер, ты знаешь? Говорят, он солдат обучает, хотелось бы и мне поучиться у него.
Найденов украдкой от меня крестом положил на губы палец, а глазами показал в мою сторону. Я сделал вид, что ничего не заметил.
— Как только начнутся занятия на курсах, — сказал Сергей, — я тебе скажу.
Найденов и Корчнов ушли в траншею, а я остался в доте наблюдать за обороной немцев.
Соревнования