У стен Ленинграда
Шрифт:
— А комбат что? — спросил Максимыч.
— Об этом, говорит, могут мечтать только сумасшедшие.
— А гость что?
— Не слыхал, они ушли от меня.
— В каком чине гость? — спросил я Сергея.
— Погон нет, а на груди орденов не счесть…
Желание увидеть этого человека не давало мне покоя, но ни Круглов, ни Романов не появлялись в нашей траншее. Всех заинтересовал таинственный гость: «начальство», а без погонов, грудь в орденах… Кто бы это мог быть?.. Вскоре все разъяснилось. На следующий день утром во время политбеседы к нам в бомбоубежище пришел майор Круглов и с ним товарищ в защитном плаще без погонов. Круглов поздоровался с нами, сел на лавку при входе в укрытие
— Тот самый…
— Молчи, не мешай слушать.
Когда беседа закончилась, Круглов познакомил нас с гостем. Это был командир партизанского отряда, действующего в тылу врага в Ленинградской области.
— Степан Афанасьевич, — обратился Круглов к партизану, — расскажите нам, пожалуйста, о боевых делах вашего отряда и о том, как живут советские люди на оккупированной территории.
В укрытии водворилась такая тишина, что мы услышали шуршание мыши на потолке; все, будто по команде, смотрели на гостя.
Партизан, держа в руках фуражку, не спеша вышел на середину укрытия. Стройный, с приподнятой лысеющей головой, он оглядел нас темными, глубоко сидящими глазами, как бы оценивая каждого. На его продолговатом лице появилась добродушная, с хитринкой улыбка. Левую руку партизан держал в кармане выцветшего на солнце плаща. Когда он заговорил, его приятный, звонкий голос отчетливо зазвучал в нашем убежище:
— Когда я улетал в Ленинград, наши партизаны и партизанки просили передать защитникам Ленинграда братский привет и пожелание боевых успехов. Вот я и пришел к вам… Мы, партизаны, дорогие товарищи, помогаем вам воевать. Наши враги — не только фашисты, а и предатели. Иногда нам приходится жить с этой сворой в одной деревне, а то и спать под одной крышей. Вот на днях наши партизаны украли из штаба восемнадцатой армии одного офицерика, по фамилии Рекэ. Он не захотел с нами разговаривать. Партизаны, по его словам, «бандиты», он требовал отправить его за линию фронта к «русским», и баста. Что же с такой тварью прикажете делать? А мы знали его и раньше, это был страшный зверь: не одну сотню советских людей истребил. Но есть и пострашнее его. Он — открытый враг, а вот когда человек носит русское имя, а тайком выдает гестаповцам стоянку партизан или наших связных, вот тут-то по-настоящему страшно делается. На одном суку приходится другой раз вешать фашиста и предателя. Но самое мучительное, дорогие товарищи, когда приходится присутствовать во время казни советских граждан. В груди бешено стучит сердце, а ты не можешь спасти жизнь своему человеку. Трудно, очень трудно удержаться, чтобы не броситься на фашистского палача… А приходится улыбаться, когда на тебя глядит эсэсовский офицер. Нас, партизан, немцы в плен берут очень редко, да и то раненых или спящих. Они нас пытают… Ну кто скажет им, где его семья: жена, дети, отец, мать, товарищи по оружию. И замучают… Изобьют до полусмерти и сунут в петлю. Иногда расстреливают, но это они делают только с пожилыми женщинами и подростками, а молодых партизанок и нас, мужчин, вешают. Но мы в долгу не остаемся, у нас для фашистов и их сообщников всегда находится конец веревки да крепкий сук.
Специальные, так называемые экспедиционные, войска под командованием гитлеровца Штелькера действуют по ликвидации партизан и еврейского населения в Прибалтике. Этот нацист Штелькер страшный и хитрый человек. Он все делает чужими руками. Расстреливают, вешают, в огне жгут советских граждан его сообщники: местные нацисты и полицаи, им помогают и наши предатели: украинцы, русские и белорусы, эстонцы,
— Что это за люди полицаи? — спросил кто-то из товарищей.
— Полицаи? — переспросил гость. — Это не просто люди, которых гитлеровцы силой заставляют им служить. Многие из них добровольно пошли на службу к фашистам, чтобы совершить вполне осмысленное преступление перед своими соотечественниками.
Полицаи действуют в знакомой им местности, где они знают каждого человека, каждую лесную тропинку. С их помощью гестаповцы узнают, где живут коммунисты, комсомольцы, семьи партизан. Правда, среди полицаев есть, и наши товарищи, они помогают нам вылавливать предателей, ну а суд над этими людишками у нас короткий — на сук, и делу конец.
Каждое сказанное партизаном слово как капля раскаленного металла падало на сердце советских солдат. А Степан Афанасьевич называл имена погибших людей, перечислял сожженные врагами села, деревни. Он призывал нас не к жестокости, а к возмездию. Голос его звучал спокойно, неторопливо и уверенно, как речь прокурора.
Бойцы слушали партизанского командира, опустив головы. Никто не задавал ему больше вопросов, но с этого дня каждый из нас с какой-то особой неутолимой жадностью искал встреч с врагом в открытом бою.
Когда партизанский командир уходил от нас, Максимов протянул ему свою молчаливую подругу-трубочку:
— Передайте эту забаву от меня вашему лучшему пулеметчику.
«Неизвестный гость» обнял Максимова.
Последнее свидание с сыном
В сентябре и октябре сорок третьего года батальон майора Круглова находился во втором эшелоне, Мы учились штурмовать и блокировать вражеские укрепления, пулеметные, орудийные доты и дзоты, преодолевать водные преграды, минные поля, вести уличные бои.
Я неотлучно находился на тактических и стрелковых занятиях, на моих глазах происходило перевооружение стрелковых частей: старое оружие заменялось новым, более совершенным. К ноябрю батальон Круглова был полностью укомплектован и подготовлен к наступательным боям.
Перед уходом на передовую мне был предоставлен отпуск для свидания с сыном. Это был один из самых радостных дней в моей жизни. Побыть вместе с Володей несколько часов, услышать его голос, обнадежить сынишку, что он не одинок, поблагодарить тех, кто оберегает жизнь осиротевших детей, — это ли не радость!
Проходя по улицам города, я видел, с какой заботливостью горожане готовились к третьей военной зиме: они заколачивали досками и листами фанеры выбитые снарядами окна, двери, ставили заплатки на крышах и фасадах домов. На окраинах города, где еще сохранились деревянные дома, ленинградцы разбирали их, заготовляли на зиму топливо. Из окна каждого жилого дома на улицы, словно руки, изогнутые в локте, высовывались железные рукава дымоотводных труб, а рядом с трубами виднелись вставленные в фанеру в виде форточек кусочки стекла для дневного освещения жилья. На улицах и во дворах — ни соринки. Придерживаясь северной стороны, настороженно шагали вдоль стен домов жители города.
В детском доме, где жил Володя, горел электрический свет, дети в теплых костюмчиках бегали по чистому, теплому полуподвалу. Я посадил сына на колени и увидел, что пальчики на левой руке у него разжаты. Значит, тетя Катя жива и невредима.
— Папочка, бабушка принесла мне вот этого мишку. Он пищит, только нажми ему на животик. А еще бабушка сказала, что скоро мы все — мама, ты, бабушка и я — будем жить вместе. Правда, папа?
Отвечать на такие вопросы ребенка было трудно, я лгал, только бы успокоить его маленькое, но чувствительное сердце: