У Судьбы на Качелях
Шрифт:
Вика улыбнулась на прощанье «обворожительной» улыбкой и отправилась на поиски Гали.
А штатский давно исчез, видно, устал подпирать дерево и пошел искать девушку с обычной походкой.
Вика нашла Галю за кустами, на скамейке.
— Ну, что, начирикались? Что-то скоро…
— Да зачем он мне, у меня дома парень есть, — сказала Вика.
Галя молчала. Вика вспомнила, что говорила, что у нее никого нет.
— Он, правда, в армию ушел… Галя, завтра наша судьба решается, а мы тут. ерундой занимаемся.
— Действительно… — Галя рассмеялась. — Пойдем, купим еще чебуреков, на обед мы всё равно
После того, как вывесили списки и с надеждами совсем покончено, очень трудно вынести великодушно-жалеющие взгляды поступивших счастливчиков. Надо было возвращаться по домам, но — стыдно как! И деньги на вояж (особенно, Викин) затрачены родителями немалые. Галя бодрилась, но призналась, что ей очень неудобно перед братом, а он ведь и финансами помог. Она всё что-то обдумывала, и вдруг предложила:
— Пойдем к ректору, поговорим.
— К ректору? — испугалась Вика. — А что мы ему скажем?
— Что-нибудь… Придумаем. — Уверенно сказала Галя.
Ректор, фамилия его была то ли Кобус, то ли Кубус, представлялся Вике очень важной и неприступной персоной, что-то вроде большого куба, он и не взглянет на жалких муравьишек-неудачников, недостойных учиться в его прекрасном институте.
Почти так и оказалось. Крупный, черноволосый, с квадратными плечами (как и представлялось Вике) мужчина в строгом темно-синем костюме и с холодным взглядом серых глаз, молча, с каменным лицом выслушал несвязную Галину речь и спросил густым басом, от которого у Вики по коже побежали мурашки:
— Что же вы хотите, не пойму. Не поступили в этом году, приезжайте в следующем.
— Мы… мы… — выдавливала Галя, куда девались ее обычная решительность и бесстрашие. — Мы согласны на всё!
— На что — на все? — на каменном лице задвигались черные густые брови, и серые глаза укололи по очереди два несчастных лица. И вдруг он громко рассмеялся. Вика и Галя тоже неуверенно улыбнулись.
— Мы, — тверже начала Галя, — не хотим ехать домой. Может быть… может быть, можно пожить в общежитии, мы бы могли устроиться на работу. на год.
Ректор покачал головой: — Нет, я не могу поселить вас в общежитии. — Он задумался. Видно, жалкий и потерянный вид девчонок внушил ему толику сочувствия. — Я могу вам предложить только. поработать в институте уборщицами. Тогда вы сможете жить в общежитии. Правда, не там, где живут студенты, а внизу. есть там маленькое помещение. А в следующем году будете поступать, пожалуйста!
Вика и Галя переглянулись. Одни и те же и мысли отразились в их возмущенных взорах. Уборщицами!! Жить в подвале!!! Эти, которые с ними вместе поступали, будут расхаживать по коридорам с книжками в руках, задрав носы, а они, где-то внизу, у их ног — со швабрами, со швабрами!
— Нет! — сказали они одновременно.
— Ну что ж… Как хотите. Я предложил вам выход… — Он смотрел на них отеческим и снисходительным взглядом.
Много позже Вика поняла, что он проникся их ситуацией и пожалел их, и предложил то, что обычно не предлагают — мало ли в своем городе найдется желающих мыть чистые институтские коридоры, и общежития не попросят. Конечно, он их пожалел. Но не понял. В их глазах уборщицы — это пожилые, бедно одетые тетеньки, а они — они молодые девушки, с аттестатом зрелости —
Возмущенные и униженные, они ушли. Купили билеты (палубные, конечно — вот вам сигары и ликеры) на теплоход «Грузия» рейсом «Одесса-Батуми», с заходом в Севастополь, и на следующее утро прощально махали руками Одесскому порту. Перед тем, как Гале сходить в Севастополе на берег, они поклялись писать письма.
А что Одесса? Одессу Вике больше не пришлось увидеть. Сколько еще случалось в жизни всякого-разного, а одесские маленькие приключения почему-то помнятся. А что там было? — да ничего особенного. Но вот помнится всё. Такая уж аура у этого города. Жаль, что со средиземного берега его совсем не видно. Жаль, что море Средиземное не похоже на Черное. Совсем другое море.
ВСЕ БЫЛО ВЧЕРА
Золотые песчинки счастья
Воспоминательно — идиллическая повесть
Борису
«Минувшее, как призрак друга,
Прижать к груди своей хотим».
Замечательное было время. Замечательное — можно употребить в двух смыслах: первый — интересное, удивительное. Второй — от слова «замечать». Замечать то и это, откладывать в памяти, чтобы на досуге обдумать, или — заметить и — забыть. А потом, через промчавшиеся стрелой годы, вместившие в себя и крутые повороты судьбы, и множество мелких суетных событий, вдруг с удивлением обнаружить, что помнишь, оказывается, такие вещи, которые теперь представляются поразительными и даже фантасмагорическими, порой очень смешными, но с изрядной примесью горечи, не избытой до сегодняшнего, весьма отдаленного от той поры дня.
Написано многими и многими об этой «фазе смутного времени» — если можно так выразиться, вместившей в себя столько странного и удивительного, но, в пику всему тяжелому и придавливавшему порой полной безысходностью, — счастливого существования, или — жизни, так как любое существование всё равно есть жизнь — наше единственное и не исчезнувшее для нас прошлое. И все, кто пишут об этом времени, ругая, понося и проклиная его, не могут, не удается им спрятать: сквозь все эти поношения виден, его не скроешь никакими словесными ухищрениями — другой подтекст, другой слой, или слои.
И пробивается через эти слои неизменно одно и то же: черт возьми, я же был (была) счастлив (счастлива) именно тогда, но почему? почему? откуда бралось это счастье?.. Всё оттуда — это была молодость! А ее ничем «не задушишь, не убьешь». Уразумев этот вечный постулат ясно и отчетливо, начинаешь лихорадочно искать в своем собственном закопанном слое золотые песчинки, и сколько же их там находится! — и они сверкают оттуда, маня и завораживая чудным блеском.