У тебя есть сын
Шрифт:
Бен все еще сидел за кухонным столом, ковыряя вилкой в тарелке.
— Как он?
— Нормально. Папа, ты не побудешь у нас еще немного? Мне надо кое-куда отлучиться.
Он кивнул, и Линдсей быстро, чтобы не потерять решимости, натянула первый попавшийся свитер и бросилась вниз по лестнице. Пересекла площадь и бегом взбежала наверх, к двери квартиры Оливеров.
Дважды нажала на кнопку звонка и уже решила, что никого нет, когда вдруг Гибб открыл дверь. В руках у него была стопка сложенных рубашек.
Линдсей облизнула губы.
— Папа сказал, что ты завтра уезжаешь.
— Все так. Поэтому, в чем бы ни было дело, у меня нет времени, Линдсей.
— Я ненадолго. Прости, что беспокою тебя, но ведь ты обещал чек для реабилитационного центра, а им сейчас очень нужны деньги.
Ей показалось в какой-то момент, что он собирается захлопнуть дверь перед ее носом.
— Забыл. Прости. Заходи, я сейчас выпишу чек.
Линдсей прошла за ним в гостиную. На столе у окна стоял открытый дипломат, в который были уложены документы и ноутбук. Около дивана она увидела уже упакованный чемодан. Гибб положил стопку рубашек на стул и вытащил из кармашка в дипломате чековую книжку.
— Насколько я поняла, фабрика теперь получила новый контракт, — сказала Линдсей.
— Да.
— Папа, кажется, очень доволен.
— Если Бен сумеет правильно разыграть свои козыри, он откроет для себя настоящее золотое дно. Его фабрика будет выпускать продукцию, о которой остальные будут еще долгое время только рассуждать. И если все пойдет хорошо, тебе не понадобится больше искать разовые дотации для своего траста. — Он помахал чеком в воздухе, чтобы чернила поскорее высохли, потом отдал его Линдсей и спрятал ручку в нагрудный карман.
— Он мне говорил.
— Если у тебя все…
— Нет. — Линдсей собрала всю волю в кулак. — Бип скучает по тебе, Гибб. Сегодня он плакал, пока не заснул, потому что хочет непременно тебя увидеть.
— Мне жаль, но я не могу. Неудержимый гнев охватил Линдсей.
— Почему? Он же тебя без памяти обожает — одному Богу известно, за что! Да и тебе он тоже нравился, до тех пор пока ты не узнал, чей он на самом деле сын! Неужели ты не можешь сделать такую малость?
— Повторяю: я не могу, Линдсей. Его это еще и раздражает?
— Не можешь? — медленно и отчетливо повторила Линдсей. Упершись руками в бока, она посмотрела на него. — Я не уйду, пока ты не объяснишь мне, почему.
— Я могу силой тебя выставить.
— Попробуй. — Он не ответил, и через минуту Линдсей заговорила снова, но уже мягче:
— Гибб, я должна сказать ему хоть что-нибудь. Если у тебя есть для того причины, скажи мне какие. Сейчас он уверен, что ты ненавидишь его.
Гибб выругался.
Но Линдсей почувствовала, что что-то изменилось. С замиранием сердца она ждала…
— Линдсей, какое у тебя первое
— О тебе?
— Нет. Первое воспоминание из детства. Она задумалась.
— Кажется, моя мама. Она пришла, чтобы пожелать мне спокойной ночи, перед уходом куда-то в гости. Может быть, собиралась на костюмированный бал, или это мне показалось, но она похожа была на сказочную принцессу. А что?
— А мое первое воспоминание — это побои. — Его голос был резким и срывающимся, он словно заставлял себя говорить с нечеловеческим усилием. — Не помню, в чем я провинился — если провинился вообще. Помню только ремень и как я пытался увернуться от него. Но безуспешно. Мне было года три, наверное.
Линдсей закрыла глаза, но не могла не слышать боль в его голосе и заставить себя не представлять эту картину.
— О, Гибб…
Он смотрел на нее, но Линдсей была уверена, что его взгляд сейчас был устремлен внутрь себя, словно в адову бездну. В отрывистых, обрывающихся предложениях он рассказал ей всю историю своего детства: о постоянных побоях, сыпавшихся на него и на его мать — от мужчин, которые появлялись в ее жизни и исчезали, сменяясь новыми. Синяки, подбитые глаза, переломы… список можно было продолжать дальше и дальше.
Линдсей хотелось броситься к нему, обнять, прижать к себе, но она чувствовала, что сейчас нельзя, что он находится в ином измерении, недосягаемом для нее. И Линдсей могла только ждать, пока его боль утихнет, и надеяться, что старая рана, открывшись, наконец может быть излечена.
Прошло почти полчаса. Наконец Гибб умолк, но даже теперь, когда Линдсей попыталась коснуться его руки, он отстранился.
— Не знаю, почему я все это тебе рассказываю. Прежде я никому об этом не говорил.
— Может быть, тебе необходимо было избавиться от этой тяжести, — мягко произнесла Линдсей.
— Не рассказывай Бипу подробностей, ладно? Не стоит ему знать такое. Но теперь ты по крайней мере понимаешь, почему я не могу даже попытаться. Может быть, когда-нибудь он поймет, что это не его, а моя вина.
Линдсей нахмурилась.
— Ты не хочешь видеться с ним, потому что с тобой в детстве обращались жестоко и теперь ты боишься повторить то же самое, — медленно проговорила она.
Гибб кивнул.
— Я боюсь оставаться наедине с ним — да и с любым ребенком — дольше чем на несколько минут. Боюсь той злости, которая скрывается во мне. Ты работаешь с реабилитационным центром, Линдсей. Тебе должно быть известно, что дети, которых бьют, вырастают озлобленными и сами начинают бить более слабых.
— Не все дети.
— Большинство. Неужели ты готова рисковать Бипом?
Линдсей слишком хорошо поняла его. Да, данные статистики были действительно устрашающими.