У тихой Серебрянки
Шрифт:
– Может, в Гомеле Савельева услышит что-нибудь о деятельности обкома партии, - добавила Татьяна Федоровна.
Я написал листовку-обращение к военнопленным. В ней говорилось, что Красная Армия отогнала немцев от Москвы, Ростова-на-Дону, скоро придет свобода на белорусскую землю. Листовка призывала военнопленных при малейшей возможности бежать в леса, создавать партизанские отряды, помогать Красной Армии. Катюша Савельева передала текст Николаю Купцову. Набирали листовку Александр Руденко и Михаил Мельников, а печатал Николай Купцов. Охраняли их Тит Мятников и младший брат Мельникова -
Катюша решила идти с Ниной Савельевой. Они спрятали листовки за пазуху, в котомки положили хлеба на дорогу, сухарей для пленных и вышли на большак. 120 километров в один конец - такой предстоял им путь. А тут еще завьюжило, донимал мороз.
Километр за километром шагали они, наконец вышли на шоссе, что ведет в Гомель. Мимо, не останавливаясь, проносились машины, но девушки и не думали "голосовать": автомобили-то немецкие, за рулем люди в страшной серо-зеленой форме... Даже испугались, спрыгнули в заснеженный кювет, когда рядом резко взвизгнули тормоза. Немец открыл дверку кабины и пригласил в машину.
"Конец, всему конец... На машине русских возят только на расстрел", подумали девушки. Но деваться некуда: вокруг - голое поле, а их двое.
– Нах машинен, - уже более ласково сказал немец и бросил в кузов рогожный мешок.
Девушки расстелили его в пустом кузове, крытом брезентом, и тесно прижались друг к дружке, дрожа от страха и морозного ветра. Думали, почему именно их взяли на машину? Людей же много идет по дороге на Гомель... Может, знают, что несут листовки? А не спрыгнуть ли на ходу?..
Въехали в Гомель. Возле Рогачевского базара Катюша постучала непослушной рукой по кабине. Грузовик свернул вправо и остановился.
– Кальт!?
– не то спросил, не то сказал утвердительно немец.
С 5 часов утра и до темного вечера Катя и Нина простаивали у ворот лагеря, из которых машина за машиной вывозила трупы военнопленных, умерших от холода и голода или попавших под очереди автоматов.
– Кто из Кормы? Корма! Корма! Корма!
– кричали девушки, когда автоматчики гнали группы военнопленных на работу или возвращали их за колючую проволоку.
Но вряд ли могли услышать эти крики изможденные, в лохмотьях пленные. Несколько десятков женщин так же, как и сестры Савельевы, называли свои деревни и города. Вокруг стоял разноголосый шум. Все пленные были будто на одно лицо: сгорбившиеся, худые, заросшие, раздетые и разутые. Если кто падал, тут же железный цокот автомата навеки приковывал его к земле.
Когда одна из женщин сунула какой-то сверток конвоиру и тот замешкался, разворачивая его, Катюша передала сухари военнопленным. Между ними были листовки. А чтобы листовки не выскользнули, сестры перевязали сухари нитками.
Остановились Катюша и Нина Савельевы в квартире своей тети Екатерины Прибыльской, в двух кварталах от лагеря военнопленных. Для того чтобы найти гомельских подпольщиков,
Савельевы возвратились в Корму только к концу второй недели. Они узнали, что в Гомеле есть подполье, что оно действует: сами читали листовки, изданные патриотами. Но связи с ними так и не установили. Никого из братьев, даже ни одного человека из Кормы среди военнопленных не нашли. А сами после всего увиденного и пережитого заболели.
2
Почти каждый день заладили оттепели, только ночью все еще держался морозец. При ярком солнце синие сосульки, со звоном срываясь с крыши, дырявили серые слежавшиеся сугробы. Шел к концу март 1942 года.
Мы снова не знали, что творится в мире. Радиоприемник не работал, другого не достали. Еще в первые недели оккупации "новые власти" развесили приказы с черным орлом, который держал в когтистых лапах черную свастику. "Расстрел" - жирным шрифтом выделялось это слово, - такая кара была определена гитлеровцами за укрытие коммунистов и комиссаров, за хранение оружия и радиоприемников.
Но мы не сидели без дела. Некоторые из нас, по совету Т.Ф.Корниенко, начали изучать немецкий язык.
23 марта гитлеровцы собрали в Серебрянке мужчин с пилами и топорами и погнали в сторону Довска. В лесу между Серебрянкой и Хмеленцом заставили срезать деревья на 150 метров от шоссе. Со своими односельчанами были Иван Потапенко, Михаил Прохоров и я.
Сначала охранники придирчиво смотрели, чтобы мы старательно срезали деревья, затем уселись у костра и начали пьянствовать. А часа в четыре построили всех, сказали, чтобы работу закончили к вечеру, дали полицейскому сигарету и уехали в Довск.
Поздно вечером Михаил Прохоров, Иван Потапенко и я пришли на это же место с пилой и топорами. Мы срезали три телефонных столба, перерубили провода. Делали это без опасения: следов в мокром снегу много, а машин на шоссе ночью не было.
В начале апреля гитлеровцы снова погнали жителей Серебрянки на рубку леса - на этот раз к Гадиловичам. Немецкий офицер с солдатами побыли часа два, а затем пригрозили расстрелом, если мы будем лениться, и уехали в Довск, оставив наблюдать за нами одного полицейского. Можно представить, как мы работали: небольшой участок леса рубили три дня. А потом, спустя неделю, глубокой ночью пришли сюда Прохоров, Потапенко и я На этот раз мы спилили шесть телефонных столбов. Среди населения пошли слухи: не помогают немцам вырубленные полосы, партизанам, мол, лучше маскироваться у поваленных деревьев возле шоссе.