У Троицы окрыленные
Шрифт:
Часто приступали к отцу Киприану целой стайкой юные и резвые девушки, зная, что он что-нибудь скажет им остроумное, смешное. А он вдруг сделается совсем-совсем строгий и тихонечко внушительно скажет: «Розы всегда растут в шипах, а добродетель — в скорбях. Идите охотно тернистым путем, он приведет вас к вечной радости. Храните целомудрие, уста заключенные, сердце неуязвленное…».
Старец очень и очень не любил ленивых и нерадивых, к которым был чрезвычайно суров и строг. Одной монахине он говорил так: «Себя понуждайте, сердце свое смиряйте, никого не осуждайте. Леность для монаха — смерть, болтовня — ад, а нечистота — преисподняя». Любил старец говорить о чистоте души, о сочетании со Христом —
Охотникам поболтать, поговорить, порядить он обычно говорил: «А вы, мои други, всех любите и всех бегите. Хорошо быть вместе, но лучше — с Богом. Хороший разговор — серебро, а молчание — золото, пустой же разговор — зловонная пыль, которая разъедает глаза».
Одной особе, которая была чрезвычайно изысканно разряжена, отец Киприан внушительно сказал: «О, матушка, одеты-то мы хорошо бываем, да каково сердце сохраняем?» Любил старец в человеке более внутреннюю сторону, сокровенные качества души, скрываемые добродетели, хранимые в глубокой тайне по смиренномудрию истинному.
Одна молодая девица сильно рвалась в монастырь. Старец удерживал ее, зная ее горячий нрав и строптивость. А однажды, когда она особенно стала наступать на старца и требовать от него благословение жить в монастыре, он посуровел, подумал да и говорит: «Э, горькая пташка, да ведь жить в монастыре без смирения — одно мучение. В миру терпения нужно воз, а в монастыре — целый обоз».
А одна почтенная инокиня до того надоела старцу своими суетными делами да всякими мирскими хлопотами, что батюшка отец Киприан прямо «вскипел» и сказал: «Живем-живем да все тужим, и никому толком не служим: ни Богу, ни людям, ни своей душе, — а избрали путь-то какой?..»
В беседе с одной опытнойпослушницей отец Киприан долго-долго слушал ее высокое рассуждение. Она горячо говорила старцу о близости души к Богу, о том, что она так много пережила высоких благодатных порывов, что она всегда чувствует теплоту благодатную у своего сердца. Старец слушал-слушал да и говорит: «Вот что, сестра, если хочешь жить легко и быть к Богу близко, держи сердце высоко, а голову — низко». Этим он призывал свою собеседницу к истинному смирению, чтобы она не гордилась своими благодатными переживаниями, не высказывала их другим, а хранила бы их глубоко в своем сердце. Ибо смиренное сердце высоко-высоко пред Богом.
А другой подобной собеседнице, которая приехала из какого-то пустынного места, старец сказал: «Живешь-то ты в пустыне, а дела-то у тебя пустые. Живи смирнее и для всех будешь милее; ищи душе прибыли и не желай другим гибели…».
Одна добрая и ревностная игуменья, управлявшая женским монастырем в Киеве, много говорила отцу Киприану о сестрах своих, что с ними трудно: они бывают непослушные, гордые, самодовольные, самочинные, а иные прямо-таки неисправимые. О последних матушка отзывалась так, что их надо бы просто гнать из святой обители как заразительных, опасных для других сестер. Отец Киприан все это слушал, покачивал своей седой головой, а потом и говорит игуменье: «Вот что, матушка, жемчужина, бывает, родится в грубой раковине, да такой неприглядной-неприглядной. Не сбывай с рук постылого: отберет Бог и милого». Этими словами старец напоминал настоятельнице, что и в плохом человеке живет душа — жемчужина, над которой надо много-много терпеливо трудиться, чтобы очистить ее от грубой коры. И тогда она засияет чудным сиянием красоты, чистоты и всеми христианскими добродетелями.
Как часто мы неосторожно судим человека, впавшего в какой-либо грех! Судим строго, как будто мы настоящие судьи.
Так трудился и совершал свой земной путь отец Киприан под кровом Сергия Преподобного. Любил он горячо свою святую обитель. Жил и дышал ее молитвами и постепенно укреплялся душой, готовя себя к вечной жизни. В начале апреля 1953 г. он сильно заболел. Болезнь его была какая-то непонятная. Скорее всего, он крайне обессилел по старости: ведь ему было уже за восемьдесят. Но он все продолжал служить молебны у священной раки Преподобного, хотя уже с трудом передвигался. «Старец Божий, — скажет ему кто-либо из братии, — тебе уже пора на покой, а ты все трудишься». Улыбнется отец Киприан да и скажет опять присказку свою любимую: «Поделай, поделай, пока есть день белый…».
В середине апреля он совсем занемог. Сидел или больше лежал в своей келии. Келейника он себе никогда не просил, — даже теперь, когда сам почти ничего не мог делать, он обходился без келейника.
«Старец, — сказал ему однажды отец Благочинный, — может, дать тебе келейника, ведь сам-то ты совсем беспомощный?»
«Спасибо, батюшка, спасибо, — ответил отец Киприан, — у меня хороший свой келейник есть».
«Да кто же это у тебя?» — поинтересовался отец Благочинный.
«А Киприан-то иеромонах — он у меня все делает».
Так старец до последнего дня не оставлял своего благочестивого юмора. И все мудрилсвоими шутками. Потом он совсем слег в постель. Почти перестал есть, хотя ему приносили каждый день с братской кухни все горячее. А потом, видя, что старец все равно ничего не ест, и носить совсем перестали.
И диво — чем только жил отец Киприан? Правда, он часто причащался Святых Христовых Тайн — почти каждые два дня. Вот это было его пищей и радостью. После Святого Причащения он всегда как-то свежел, делался веселее, радостнее. Даже встанет со своей коечки да походит немного по келии. Спал он тоже очень мало. Чуть-чуть забудется и опять откроет свои глаза. И все шептал Иисусову молитву. Она была его главным и постоянным утешением. Иногда он совсем затихал. Даже не слышно было и шепота. Но по выражению лица можно было видеть, что старец молится умной молитвой, сокровенной.
Сначала, когда он заболел, к нему все ходили братия навещать, а потом совсем не стали ходить. Целыми днями и ночами старец был совсем один. И он не обижался ни на кого. А если что-либо подать — так ему ничего не нужно, он ничего не употреблял. Вот и лежал день за днем, готовясь переходить в иной, загробный мир. Так как койка стояла недалеко от окна, то ему хорошо был виден кусочек неба. Старец устремлял свой взор то на небо, то на святой образ в углу. Особенно внимательно он вглядывался в небесную высь в ночное время, когда небо было усеяно яркими звездами. В его маленькое окно видна была одна яркая звездочка. Хотя она и была совсем-совсем крошечной, но сияла так сильно! Эта звездочка одиноко блестела в стороне от всех других. Но в эту ночь — в последнюю свою ночь — старец с изумлением заметил, что около одинокой звезды загорелась еще одна. «Еще одна звездочка, — тихо промолвил себе старец. — Еще одна загорелась…».