У Земли на макушке
Шрифт:
Я подкинул в печку угля и взглянул в окно. Ветер заметно усиливался.
— Только пурги ещё не хватало, — доктор покачал головой. — Пурга — это нелётная погода, а нам до зарезу нужна именно лётная…
Я посочувствовал, но про себя подумал, что из личных эгоистических соображений неплохо увидеть станцию во время пурги. Словно угадав мои мысли, доктор проворчал:
— Всего насмотритесь… Приходишь, бывало, в кают-компанию на завтрак — многих нет. Вдруг звонок: «Дежурный! Иди нас откапывай!» Это за ночь пурга замела с крышей домик аэрологов. Мой медпункт два раза откапывали, начальника выручали — спасибо телефону! Сильная пурга заметает
— Представил. Сам был ассистентом хирурга на рыболовном траулере.
— Отлично, коллега! — воскликнул доктор. — Итак, я вхожу в белом халате. На мне — стерильные перчатки…
В домик вбежал дежурный по лагерю доктор Парамонов.
— Одевайся, эскулап, ты срочно нужен!
— Как врач, разумеется? — с нескрываемой иронией спросил Лукачев, натягивая унты.
— Безусловно. «Аннушка» привезла мешки с углём.
Виктор Васильевич выразительно посмотрел на меня и набросил шубу на могучие плечи.
НА КОМ ЗЕМЛЯ ДЕРЖИТСЯ
Хотя повар Пестов был моим соседом по нарам, поговорить с ним удалось лишь на вторые сутки.
А произошло это так. В поисках кадра киношники основательно промёрзли, и по их просьбе я отправился. на кухню добывать кофе.
— До обеда остался час, — проворчал Степан Иванович, яростно размешивая борщ. Я развёл руками — нет так нет.
— А вы тоже замёрзли? — с подкупающей заботой спросил повар.
Вообще-то говоря, в моей шубе на собачьем меху замёрзнуть трудно, но я подумал, что мой утвердительный ответ поставит Степана Ивановича в затруднительное положение.
— До мозга костей, — проникновенно ответил я, подрыгав для убедительности ногой.
Глаза Степана Ивановича блеснули: рыба клюнула.
— Вам-то я в два счета помогу, — заторопился он, — снимите шубку и прокрутите вот это мясо. Тут немного, килограммов десять, не больше. Только-только согреться.
Я взглянул на мясорубку величиной с дореволюционный паровоз и послушно снял шубу. Около часа я добросовестно крутил обеими руками эту адскую машину, тихо мечтая о том, что сейчас придут возмущённые отсутствием кофе киношники. «И тогда, — мстительно думал я, — будет вам кофе, будет какава!» Но киношники, увы, не пришли: видимо, интуиция им подсказала, что лучше воспользоваться другим, более приятным способом согреться.
Удивительно, как бросаются в глаза недостатки, когда испытываешь их на своей шкуре. Не доведись мне вертеть эту проклятую мясорубку, я бы сто раз прошёл мимо неё и не заметил, какой она допотопной конструкции. Но когда я вложил в неё труд, достаточный для того, чтобы поднять камень весом в одну тонну на высоту тысячу километров, то возмутился, почему мясорубка не электрическая.
— Все становятся такими же рационализаторами, как часочек повертят, — философски заметил Степан Иванович. — Ну, согрелись? А то я могу предложить вам…
Быть может, с излишней торопливостью поблагодарив повара за чуткость, я удалился со скоростью, на каковую только были способны мои подгибавшиеся от усталости ноги.
Так я познакомился со Степаном Ивановичем Пестовым. Он оказался
Вот какая огромная власть у него в руках. И она часто его портит — странное свойство власти, которая портит не только поваров. Впрочем, каждый человек, заполучивший какую-то власть, — своего рода повар: все зависит от размеров кухни, на которой он готовит свои блюда. Разве не бывает, что рядовой счетовод, сев в кресло главного бухгалтера, мнит себя по меньшей мере тем самым алжирским беем, у которого под носом шишка? Но повар обычно недальновидный человек: сознание своей исключительности, иной раз ложное, делает его высокомерным и пренебрежительным к своим едокам, благодаря которым — повар забывает об этом — он кормится. И бывает, что шеф-повар до такой степени теряет над собой контроль, что упускает из виду одну важную деталь: при нынешнем уровне профессионального обучения его легко заменить. И его действительно заменяют.
Я привёл это длинное рассуждение только для того, чтобы лишний раз оттенить достоинства Степана Ивановича, чудесного повара с характером простого едока.
Я быстро заметил одну странную вещь: по отношению к Степану Ивановичу все ребята на станции чувствовали себя чуточку виноватыми. Из расспросов я понял почему.
Просто Степан Иванович работал больше всех. Не на капельку больше других, а на очень много больше. Повар на станции единственный человек, который не имел права отдыхать: люди останутся голодными. В сильную пургу, когда некоторые виды работ волей-неволей приходится прекращать, повар стоит у плиты: плохая погода — это вовсе не плохой аппетит. В праздничные дни, на Новый год, когда календарь велит отдыхать, для повара самый аврал. У повара нет выходных, как нет выходных у желудка.
Конечно, можно сварить за три дня котёл каши и разогревать его по утрам. Схалтурить можно — опытный повар не проворонит возможности это сделать, слишком много примеров халтуры он видит вокруг себя — начиная от газетных заголовков «Рязанское — значит отличное» (это о табуретках, отменно сколоченных местными умельцами) и кончая работой почты, которая совершает воистину героические усилия для того, чтобы адресованную им корреспонденцию полярники получали как можно позже (в середине апреля на «СП-15» прибыл полный комплект январских, февральских и частично мартовских газет).
Но ещё никогда в жизни — не преувеличивая ни на йоту — я не видел столь чуждого халтуре человека, как Степан Иванович. Он работал не просто добросовестно — для повара, как и для скрипача, этого мало, — он работал артистично. Положа руку на сердце, торжественно заявляю: никогда, ни в одном санатории я не питался так вкусно и разнообразно, как на этой льдине. Великолепные борщи и антрекоты, беф-строганов, плавающий в неслыханно вкусном соусе, нежный гуляш и изысканно приготовленные куры, ароматнейшие компоты — бывший повар ленинградского ресторана «Метрополь» мог человека с полным отсутствием аппетита накормить до бесчувствия и превратить в отпетого обжору.