У. Е. Откровенный роман…
Шрифт:
В десять пятнадцать громыхнула музыка, на сцене возникла какая-то полуголая девица и стала тереться своими прелестями о блестящий металлический шест, пытаясь вызвать оргазм не то у себя, не то у зрителей. Не добившись, по-моему, ни того ни другого, она откланялась при полном молчании публики и исчезла, а ей на смену вышла вторая стриптизерка… потом третья…
Я сидел в тоске, допивая уже третью чашку кофе и докуривая свою дневную норму сигарет, когда после очередной стриптизерки, безуспешно трахавшей все тот же полированный шест, появилась пара лесбиянок, и в одной из них я тут же опознал Полину.
«Бинго! – сказал я себе. – Звони Рыжему! Вызывай его прямо сюда!»
Но что-то удержало меня за столиком – какое-то неясное мне самому чувство.
Я смотрел на
Я смотрел, как она танцует со своей партнершей почти такого же нечеловечески высокого роста – обе медленно, в танце принялись раздевать друг друга… И публика вдруг подошла поближе, окружила сцену, потому что было в движениях этой пары вовсе не то механическое задирание ног, с которым предыдущие девки трахали металлический шест, а нечто теплое, человеческое. Да, теперь в этой эротической пантомиме была какая-то борьба не деланной страсти, а нежности – Полина, явно мягче и женственнее своей партнерши, постепенно сдавалась ей, уступала, а та, раздеваясь сама, все снимала и снимала с Полины – кофточку, юбку, бюстгальтер, трусики… И они разделись совершенно догола (хотя, как мне кажется, это запрещено даже в ночных клубах), и Полина, волнисто извивая свое прекрасное белое тело, налитое соками соблазна и вожделения, сочное и упругое, с двумя шарами грудей, темными бугорками сосков и золотым пухом в паху, – Полина уже легла на пол, а ее партнерша, склонившись над ней, почти накрыла ее своим загорелым, мускулистым и ликующим от победы телом…
Чеченцы, конечно, все до одного встали из-за своих столиков, чтобы видеть получше…
А черные волосы победительницы, упавшие на белокурые волосы Полины, скрыли их поцелуй…
И трепет их эротических конвульсий вдруг стал синхронным…
И публика взорвалась аплодисментами…
Я тоже встал и подошел к сцене – правда, не для того, чтобы аплодировать, а чтобы не упустить момент, когда Полина нырнет за ширму, отделяющую сцену от кулис. Нет, вру! Вру, как бездарные литературные негры Незнанского и нашей главной Агаты Кристи! С той первой секунды, как появилась эта Полина, какой-то странный, как изморозь, холод почти заморозил мне дыхание, какой-то гул наполнил голову и пульс. Черт возьми, в моей жизни были женщины, были, клянусь вам! Некоторые из них были даже красивы, ей-богу! Некоторые были истовы в постели до крика, до пота, до бессилия… Но такой концентрации эротики и красоты, юности и порока, невинности и вожделения, какую я вдруг увидел и ощутил в Полине, – этого у меня не было никогда, и я вдруг понял скрытый смысл двух строчек какого-то третьеразрядного поэта: «Я давно хотел такую – и не больше, и не меньше!» Да, именно такую я неосознанно искал и хотел всю жизнь, именно такие боттичеллиевские нимфы снились мне в грешных снах моей давно забытой юности. Но потом другие бабы своими сытыми прелестями заслонили этот тонкий и призрачный идеал, отодвинули и похерили его. И вот теперь, когда я уже вышел в тираж, когда я стал пенсионером и скорее всего импотентом, – именно сейчас я увидел ее, нашел, больше того – должен преследовать, ухватить, удержать и своими руками отдать Рыжему…
Fucking life! – гребаная жизнь, как говорят англичане.
Но в тот момент, когда я, терзаясь между цинизмом своей профессиональной миссии и неожиданной волной юношеских желаний, ударивших мне в голову и пах, когда я все-таки подобрался к ширме, отделяющей сцену от хода за кулису, когда изготовился нырнуть за нее следом за Полиной, – именно в этот момент вдруг что-то случилось в клубе, словно какой-то вихрь, нет, ураган пробежал по залу: все отвернулись от сцены к центральному входу и просто замерли с открытыми ртами.
Так – из ничего, из морского марева – Христос являлся потрясенному народу.
Так – из ничего, из пены морской, «златыми латами горя»… ох, да что там сравнивать!
Представьте себе не трех и даже не дюжину боттичеллиевских Венер, а ровно пятьдесят – высоченных, стройных, юных и гибких, прекрасно одетых в полупрозрачные мини-туники и короткие платьица, легких, как ангелы, длинноногих, как баскетболистки, и соблазнительных, как сам грех, – представьте себе эту сиятельную толпу
Но с другой стороны, Господи, никогда в жизни ни Куприн, ни Булгаков, ни Набоков и не видели таких красавиц – все, как на подбор, метр восемьдесят и выше, все, как на подбор, с суперточеными фигурами, и все, как на подбор, боттичеллиевские красотки – брюнетки, блондинки, шатенки… да, я отчетливо, ясно и осознанно понял, что это нечто неземное, что они просто спустились с небес. И все это понимали, все буквально: никто не рискнул войти в их круг, станцевать с ними, коснуться их – ни юные проститутки, ни молодые клубные плейбои, ни даже чеченцы…
От оторопи и изумления я потерял из виду Полину, и она каким-то образом исчезла со сцены, а я все смотрел, зырился и таращился на это шоу, представление или, точнее, явление совершенной Красоты, Юности, Эротики и Соблазна. Как сказал грузинский писатель Тенгиз Гудава, эротика – это вкус яблока, которым Ева соблазнила Адама, – и мы все вдруг ощутили этот вкус на своих зубах, и у всех у нас обильно пошла слюна…
И вдруг я увидел Абхаза. Он стоял ближе всех к этим танцующим феям и ведьмочкам, и легкая улыбка счастливого пастуха блуждала по его лицу, а его глаза… о, эти глаза были совсем иные, чем днем, всего несколько часов назад! Теперь это были глаза молодого волкодава, они точно вымеряли и сторожили пространство между этими богинями и нами, простой публикой.
Я подошел к нему:
– Кто это?
– Журнал «Look» снимает свой клип в Москве, это их модели со всего мира, – объяснил он. – Весь день они снимались на Красной площади и на Воробьевых горах, а перед отлетом захотели потанцевать в каком-нибудь клубе. И я привез их сюда, меня тут знают, и здесь к ним никто не полезет. Ты видел свою Полину? Она тут работает…
– Да, спасибо. Они долго пробудут?
– Сорок минут. Потом – в Шереметьево.
Я посмотрел на часы. Было 10.40 вечера. Мой бывший шеф хоть и сукин сын, но трудоголик, раньше десяти он с работы никогда не уходит. Я вышел из грохота этой музыки в вестибюль, к раздевалке и набрал на мобильнике знакомый номер. Теперь, когда я знал, что Полина работает в «Вишневом саду», я мог и не спешить звонить Рыжему. Зато Палметову…
Есть! Бинго, как пишут в американских книгах. Он снял трубку:
– Генерал Палметов.
– Добрый вечер, Олег Антонович, – сказал я как можно теплее, но все же с невольной иронией в голосе.
– Кто это? – спросил он настороженно.
– Пенсионер Чернобыльский. Товарищ генерал, я хочу сделать вам маленький подарок. Сейчас в бывшем клубе «Немирович-Данченко», что на Тверской, происходит восьмое чудо света. Пятьдесят лучших моделей Европы! Если вы будете здесь через десять минут, вы еще успеете их застать, через полчаса они улетают…
Я знал, на что бил. И он знал, что я знаю, на что я бью. Большего юбочника, бабника, трахальщика и вагинострадальца, чем генерал Палметов, нет во всех силовых структурах Российской Федерации. Но – тайного. Если бы я осмелился позвонить ему с таким предложением раньше, во время своей службы, я бы вылетел с работы задолго до пенсионного возраста. Но теперь…
Он взвешивал мою наглость довольно долго для офицера ФСБ – секунд тридцать. И сказал или, точнее, буркнул:
– Ладно, сейчас приеду.