У. Е. Откровенный роман…
Шрифт:
Но никакого ответа, встречной ласки или хотя бы пульсации ее тела и участившегося дыхания не было. Прохладная, покорная и податливая, но совершенно равнодушная кукла была в моих руках, и это каким-то образом зажало меня, не позволяло мне войти в экстаз и финальную фазу. Психанув, я развернул ее к себе, разломил ее ноги, забросил их к себе на плечи и ринулся в атаку, но что бы я ни делал, какие бы ни вспоминал позиции и как бы ни мял, сосал или кусал ее грудь, Полина не открывала глаз, и ее тело не отвечало моим стараниям.
В конце концов я все-таки взошел на это пресловутое «плато оргазма», а затем рухнул и отвалился спиной на подушку.
Полина встала, прошла в ванную, я слышал, как она включила там душ.
Я лежал с закрытыми глазами, немощный, пустой и злой на самого себя. На хрена я сделал это? Животное, кобель, дрянь – лучше бы ты занялся
Полина вернулась, легла ко мне.
– Я это… я сейчас уйду… – сказал я хмуро.
– Лежите… – Она вдруг провела рукой по моей груди, положила голову мне на плечо и сказала, глядя в потолок: – Вы не виноваты. Это я… Я ненавижу мужчин… Понимаете?.. С тех пор, с роддома… С Тамарой я еще забывалась, чувствовала что-то, а с мужиками – нет. Я даже мужского запаха не выношу…
– Но как же?..
– Работа? – Она усмехнулась. – Работа – это игра. Если вы мне заплатите, я вам тоже сыграю так – Шарон Стоун вам так не сыграет…
Я осторожно обнял ее. Грешно говорить, но теперь я обнял ее уже не как кобель и мужик, а – извините – почти как отец. И она, наверное, поняла это, почувствовала – я ощутил, как ее тело расслабилось и прильнуло ко мне с доверчивостью ребенка. В конце концов, всем им нужен отец – даже проституткам.
– Идите, – сказала она. – Я буду спать.
Я подумал, что если бы я смог именно сейчас, снова, то, может быть… И что-то шелохнулось во мне, и ноги напряглись, и пальцы мои, лежавшие на ее груди, чуть шевельнулись.
– Нет, идите, – повторила она. – Ничего не нужно.
Я вздохнул и ушел, как виноватый пес, поджавший остатки своего бессильного хвоста.
Утром мы не вспоминали об этом, словно ничего и не было. Полина приготовила завтрак: омлет с сосисками, тостики с жареным сыром и апельсиновый сок для меня, а себе – кофе по-турецки.
Мы говорили о посторонних вещах, о новостях, которые передали по телику: в Израиле начинается война, Шарон ввел войска на палестинские территории…
При всем знании Полиной кулинарных сторон еврейского характера, она была полным профаном в политике и возмутилась «этими фашистами-израильтянами». Пришлось прочесть ей короткую лекцию о том, что никакой нации по имени палестинцы в природе не существует и никогда не было, а были – четыре тысячи лет назад – филистимляне, которые все вымерли еще при царе Соломоне, но от имени которых греки и римляне произвели слово «Филистия», то есть Palestine – да и то лишь для того, чтобы подменить им слово «Израиль», как мы переименовали Кенигсберг в Калининград, хотя никакого Калинина, всесоюзного старосты, в этом Кенигсберге сроду не бывало. Поэтому говорить о палестинцах как о нации все равно что выдумать национальность «калининградцы». В первой половине двадцатого века Палестина была британской колонией, где жили арабы и евреи и куда в 1945 году европейские страны спровадили сто тысяч евреев, освобожденных из Дахау, Треблинки и других немецких лагерей смерти. В 1947 году именно эти евреи в партизанской войне освободили Палестину от англичан, и ООН разделила эту территорию на две части – малую отдала евреям под Израиль, а большую – арабам. Но арабы, которые веками смирно сидели сначала под турецким, а потом под английским владычеством и палец о палец не ударили для своего освобождения, решили, что теперь быстро вырежут евреев и завладеют всей территорией. Поэтому буквально назавтра после провозглашения государства Израиль все арабские страны объявили ему войну, которую, как ни странно, тут же позорно проиграли. После этого они еще не раз сообща наваливались на это крошечное, величиной с 96 е перышко, государство и каждый раз с треском проигрывали все битвы, несмотря на свои несметные нефтедоллары, бесконечное количество оружия, которое мы им поставляли, и тысячи наших инструкторов, которые их тренировали и руководили их штабами. Более бездарных и трусливых солдат не было в мире. Если бы американцы не останавливали Даяна и Шарона, они, громя бегущих арабов, взяли бы тогда и Каир, и Дамаск, и Амман.
Но вместо того чтобы успокоиться и либо забрать палестинских арабов к себе, либо построить на арабских территориях бывшей Палестины нормальное государство для своих палестинских братьев, Саудовская Аравия, Египет и другие процветающие арабские страны закрыли для них свои границы и построили им палаточные резервации, в которых пятьдесят лет воспитывали из их детей террористов и антисемитов. Лучшие из них приезжали к нам и завершали свое образование в секретных школах для террористов
Выслушав меня, Полина резонно спросила:
– Если вы такой умный, почему вы такой нищий?
– Я не умный, я образованный, – объяснил я. – Это, к сожалению, разные вещи.
И ночью продемонстрировал это на деле.
То есть ночью я, представьте себе, снова пришел к ней. Да, весь день я был по-отечески назидателен и слегка ироничен, весь день я демонстрировал свою эрудицию и образованность, цивилизованно говорил ей «спасибо» за каждую ложку лекарства, тарелку супа и отбивную, но ночью, после «Культурной революции» Швыдкого, я быстро, блицем проиграл вожделению все свои моральные ценности и снова отправился к Полине. Правда, на этот раз я начал с душа. Чтобы избавиться от мужицких запахов, я двадцать минут мыл себя мылом и тер мочалкой, чистил зубы, брился, мазался кремом «Нивея» и только после этого – чистый, как ангел, и грешный, как поп, – вошел в ее спальню. Здесь я тоже повел себя иначе, чем вчера, – принялся ласкать ее, целовать, гладить… Но что бы я ни делал, ответа не было. Закрыв глаза и вытянувшись струной, Полина покорно терпела мои ласки – все ласки, любые, только не позволяла целовать себя в губы и отворачивалась каждый раз, когда я пытался сделать это. И тело ее никак не отвечало ни моим губам, ни даже трепетным касаниям ее эрогенных зон моим возбужденным донельзя мужским достоинством…
В конце концов я психанул, снова разломил ее покорные ноги, вошел в нее и, опять не дождавшись ответной волны желания, взбешенно ударил ее по лицу.
– Отвечай! Отвечай мне!
Она молча снесла и это.
Сатанея от своего бессилия разбудить ее чувственность, я стал злобно бить ее своим пахом.
– Сука! Блядь! На тебе! Так! И еще – так! А так хочешь? А так? А так до тебя дойдет? А насквозь? А так проймет? Нет?
Я мотал ее по кровати, яростно вбивал в стену, вскидывал на себя, заходил со спины и спереди, вертел на себе и сам скакал на ней чуть ли не верхом, больно сжимал ей грудь и соски, кусал в загривке, помогал себе пальцами… – она терпела все и вся, но ни одна часть ее тела, даже ее щель не отвечали мне взаимностью, встречным движением, ускорением пульса и дыхания.
– Да проснись же! Полина! Неужели ты ничего не чувствуешь? Блин!..
Обессилев, я кое-как, уже без всякого удовольствия, кончил это изнурительное безобразие, оставил ее – простертую на постели статуэтку с закрытыми глазами – и ушел в душ.
А утром, в 5.30, я встал, оделся, выпил на кухне стакан чая и написал ей записку:
«ПОЛЕНЬКА! Я УЛЕТЕЛ В НИЖНИЙ ИСКАТЬ ТВОЕГО РЕБЕНКА. БУДУ ВЕЧЕРОМ. НЕ ВЗДУМАЙ НИКУДА УХОДИТЬ. НЕ ОТВЕЧАЙ НА ТЕЛЕФОННЫЕ ЗВОНКИ. ИЗВИНИ ЗА ВСЕ. А».
Затем, бесшумно одевшись и даже не заходя в ее комнату, я в 6.20 вышел из квартиры, спустился на улицу и голоснул. Сразу четыре «Жигуля», четкий показатель нищеты наших автолюбителей, выскочили ко мне из утреннего потока, стали друг другу в затылок.
– Внуково, триста рублей, – сказал я щедро.
Если бы я писал эти заметки для «Нового мира», я, наверное, должен был бы подробно и последовательно описать совковую толчею во Внуково, полет в Нижний Новгород на стареньком «Иле» в компании сорока мелких дельцов и военнослужащих (кто еще в 8 утра полетит из Москвы в Нижний Новгород?), а затем мою эпопею похода по местной бюрократии и типажи земских чиновников и чиновниц, курирующих наши детские дома и приюты. Наши литературные снобы обожают медлительно-дотошную подробность в описании быта и нравов отечества, эдакое зоологическое, через микроскоп наблюдение за гущей жизни, в которой копошатся черви мелких людишек с большими страстями.