Убежище 3/9
Шрифт:
Страшно заболела голова. Кудэр на секунду отвел глаза от экрана, а когда посмотрел на него снова, все изображение превратилось в одну мельтешащую, дробящуюся на маленькие квадратики-пиксели муть. Вспомнилось одно школьное развлечение…
Перемена. Маша сидит на парте, держит в руках какой-то листок. Из-за ее плеча на листок таращатся другие дети. «Посмотрите на картинку внимательно и попробуйте разглядеть в ней жирафа», – читает она надпись внизу. А там точки. Там нет никакой картинки, никакого жирафа – только точки, маленькие, черненькие, назойливые. «О! Я вижу!» – радостно вскрикивает сзади какая-то
Кудэр сощурил слезящиеся глаза. Посмотрите в телевизор внимательно и попробуйте разглядеть в нем своего президента. И какую-то бабу, которая говорит за него. Это даже проще, чем увидеть жирафа… Это ведь не точки… Это не дети… Просто высокая температура… Вот он, жираф… Просто бред… бред…
Телевизор, и тумбочка, и вся комната – все это вдруг рывком дернулось, точно тронулся какой-то невидимый поезд, и медленно поплыло у него перед глазами. А потом стало темно; остались лишь яркие вспышки-крапинки – желтые и красные отметины на сетчатке.
…До сих пор не установлены имена людей, – хором сказали в темноте два голоса, мужской и женский, – которые покушались на мою жизнь…
Немецкий перевод заглушил конец фразы. Кудэр несколько раз моргнул, но черная пелена перед глазами только сгустилась.
…Абра кадабра, мы везли кадавра, – нараспев, чуть картавя, заговорил женский голос, и никто не стал переводить. – Ать два ать, на базар продавать, с дыркой во лбу, да в дешевом гробу… Абра кадабра
Мы везли кадавра Красавчика-покойника Везли себе спокойненько Но казаки-разбойники Крибле крабле В дороге нас ограбили И абра кадабра Украли кадавра Крабле бум С дыркой во лбу Абра кадабра Мы везли кадавра Ать-два ать На базар продавать Крибле да крабле В дороге нас ограбили Крабле да крибле Остались мы без прибыли. Абра кадабра Мы везли кадавра…Кудэр ощупью нашел на телевизионном пульте кнопку выключения и, уже теряя сознание, ткнул в нее пальцем.
…Дети очень устали и сильно проголодались: ведь кроме ягод, которые они собирали по дороге, у них не было ни куска во рту. Но они все шли и шли – пока наконец не добрались до какой-то избушки. Подошли дети ближе, видят – избушка-то не простая: она вся из хлеба сделана, крыша у нее из пряников, а окошки – из сахара.
Вытянулся Гензель во весь рост и отломил кусочек крыши, а Гретель стала лакомиться окошками. Вдруг послышался изнутри чей-то тоненький голосок:
– Кто там ходит под окном? Кто грызет мой сладкий дом?…
VII
ПУТЕШЕСТВИЕ
Кудэр околачивался на Кельнском вокзале уже несколько
Русская речь слышалась повсюду. Русские сидели практически в каждом кафе – и с каждым часом их становилось все больше. Кудэр вглядывался в их лица – пристально, нагло, устало. Потом тащился в вокзальный туалет и точно так же рассматривал в зеркале собственное лицо – в сотый, в двухсотый раз стараясь мысленно сфотографировать его. Чтобы эти черты намертво отпечатались в мозгу. Чтобы больше не казались чужими.
Выйдя из туалета, он возвращался обратно – смотреть, искать. Но не видел никого подходящего. К шести вечера прожорливая русскоязычная толпа, увешанная чемоданами и рюкзаками, заполняла собой, казалось, все вокзальные фастфуды; а в семь исчезала бесследно. В семь уходил поезд Кельн – Москва…
– Бонжур, Мари!
Это было на третий день. Днем. До поезда оставалось еще много часов, но Кудэр зачем-то притащился на пустую платформу – ту, с которой этот поезд уходил каждый день. Присел, сгорбившись, на скамейке. Закурил.
Чьи-то шаркающие шаги раздались чуть в стороне – ближе – еще ближе – совсем рядом с ним. Кто-то стоял у него за спиной и смотрел ему в затылок. Возможно, собирался ударить. Задушить. Или раскроить череп. Кудэр не оглядывался: ему было лень шевелиться. Ему было все равно. И только после того, как он услышал это:
– Бонжур, Мари!
…только тогда он повернул голову.
Низкорослый седой старичок с бельмом на глазу улыбался ему гнилой улыбкой.
– Маша-растеряша! Маша-растеряша! У-у-у! – старичок показал Кудэру белесый язык. – Чего же ты тогда убежала, в Париже-то? Я ведь не кусаюсь…
В Париже… ну да, действительно, в Париже. Сумасшедший одноглазый клошар – и с ним тогда был еще один…
– Чего тебе надо? – Кудэр вскочил на ноги. – Ты что, следишь за мной? Ты кто вообще?
Старик захихикал.
Кудэр резко протянул руку и, перегнувшись через скамейку, схватил его за ворот грязной рубахи, надетой наизнанку. Маленькая слюдянисто-белая пуговица нежно звякнула об асфальт и неслышно покатилась по перрону.
– Я тебя спрашиваю, ублюдок, – прошипел Кудэр и с силой встряхнул старика. – Ты кто. На хуй. Такой.
– Ой какие мы нервные! – старик с трудом говорил сквозь смех. – Ой какие мы плохие слова знаем! Разве приличные дамы говорят такие слова?
– Я тебе сейчас мозги вышибу, – прошипел Кудэр.
– А-а-а, как страшно! – радостно взвизгнул старик. – Ой, мамочки мои! Ой, хи-хи-хи! Люди добры-яяя! Убива-юют!
Кудэр выпустил из рук воротник.
– Ну вот, совсем другое дело. Позвольте представиться, – старик согнулся в три погибели, ернически раскланялся, помахивая воображаемой шляпой, – Алекс. Мы, впрочем, уже виделись. Я имел честь быть представленным вам на вокзале Paris Nord. Кстати, мы и без того знакомы уже довольно давно, и если вы будете столь любезны и дадите себе труд… – он снова хихикнул, – …ну ты, короче, меня знаешь, Маняша. Напряги свои извилины, вспомни. Алекс. Леша. Дядя Леша.