Убежище 3/9
Шрифт:
– Я тоже еду на семичасовом поезде, – сказал Кудэр. – Если хочешь, мы можем пока выпить пива вместе.
– Это для менья удовольствие, – немец оскалил в улыбке маленькие хомячьи зубки.
VIII
ПУТЕШЕСТВИЕ
Когда немец был уже достаточно пьян, Кудэр спросил его:
– Как будет по-немецки «больной»?
– Кранк, – доверчиво хрюкнул Томас.
– А как будет по-немецки «влюбленный»?
– Ферлибт, – Томас облизнул сухие губы острым розовым кончиком языка.
– А «слепой»?
– Блинд.
– Глухонемой?
– Таубштумм.
– Ни за чем. Просто интересно. Как сказать – «интересно»?
– Интерессант…
– Слушай, а как пишется слово «глухонемой»? Ты можешь его для меня написать – ну хоть на салфетке?
– Зачьем салфьетка? – Томас пьяно хихикнул. – Я имею блокнот.
Он вынул из рюкзака маленький блокнот с каким-то мускулистым негром на обложке. Вырвал небесно-голубого цвета страничку. Потом порылся в рюкзаке еще и извлек оттуда футляр с паркеровской ручкой.
– Это подарок от мой друг, – он помахал ручкой в воздухе. – Что ты просишь писать, я ньемного забыл?
– Напиши: «Извините, я глухонемой». И еще напиши: «Я еду в Москву навестить друзей».
– Хорошо. Ты меня удивьить, но я написать для тебья, – Томас стал выводить на голубой бумажке слова крупными детскими буквами. – Только я за это просить кое-что.
Он аккуратно просунул голубой листочек с каракулями в горячую руку Кудэра. Потом нерешительно накрыл ее своей прохладной ухоженной лапкой.
– Что ты хочешь попросить? – Кудэр не отдернул руку.
– Мы допьить пьиво и вместе идти в тойлет на банхоф… то есть как это… вокзал, о’кей?
– Конечно. С удовольствием.
– Да, да, да, да, йа, йа, йа, йа, – сосредоточенно пыхтя, бормотал Томас.
– Тише. Да тише ты… услышат, – раздраженно шепнул Кудэр.
Они стояли в кабинке туалета на Кельнском вокзале. Немец, со спущенными штанами – прижавшись лицом к двери, Кудэр – позади него. Здоровой, правой рукой он гладил тощие томасовы ляжки.
– Возьмьи менья, майн ферлибт, – громко пискнул немец.
В соседней кабинке раздраженно спустили воду.
– Ну возьмьи-и-и, – канючил Томас.
Кудэр почувствовал подступающую к горлу тошноту.
– О, ты есть такой горьячий, – ворковал немец, – это ты так хотьеть менья, да?
– Это у меня температура под сорок, идиот, – еле слышно, сквозь зубы прошептал Кудэр.
– Я не совсьем слышать тебья, любимый.
– Да, это я так хотеть, – сказал Кудэр громче. – Только подожди минутку. Мне надо сначала кое-что сделать.
Кудэр снял руку с ягодицы Томаса, уселся на унитаз и стал разматывать бинт.
– Ты хотьеть показать мнье свою рану? – немец почему-то очень обрадовался. – А гдье ты ранить себья, я забывать спросьить? Гдье… Майн гот! Шайсэ! Что это? У тебья совсьем больной рука! Тебье срочно нужно идти больница! Это очьень опасно тебье! Это есть очьень серьезный…
– Хорошо, хорошо, я пойду в больницу, – прошептал Кудэр. – Но сначала – мы ведь сделаем то, что собирались?
Он снова поднялся, прижался к Томасу, положил здоровую руку ему на живот.
– О’кей, – размяк Томас – о’кей, о’кей, о’кей… Но потом ты сразу идти больньица, нье поезд.
Кудэр прижался к Томасу еще теснее, с омерзением погладил его волосатую грудь, тонкую цыплячью шею с сильно выдающимся острым кадыком. Провел пальцами по губам – немец блаженно чавкнул, – ласково обхватил синий, плохо выбритый подбородок – чуть снизу, чуть слева…
Больной, левой рукой он погладил Томаса по голове. Жесткие черные волосы немца отточенными лезвиями царапнули воспаленную кожу. Кудэр глубоко вдохнул и полностью погрузил руку туда, в колючие, острые завитки. Застонал от боли. Немец отзывчиво застонал в ответ. Кудэр взъерошил ему волосы на затылке, завел руку правее.
Нож лежал у него в кармане – уже четвертый день, – но сейчас Кудэр не собирался его вынимать. Его руки – большие, смуглые, грязные руки – очень хорошо знали, что делать. Возможно, они уже делали что-то такое однажды. Или дважды, трижды, кто знает… Его чужое, больное, потное тело – оно просто помнило, как убивать.
Кудэр стиснул зубы и резко, изо всех сил повернул голову Томаса – вправо и вверх. Цыплячья шея покорно хрустнула. Немец один раз конвульсивно дернулся и тут же обмяк, стал медленно сползать на пол. Кудэр подхватил его под руки, с трудом развернулся вместе с телом в тесной кабинке и, шумно дыша, привалился спиной к двери.
– Alles gut? – жизнерадостно поинтересовался из соседней кабинки мужской голос.
– Everything OK, – хрипло выдохнул Кудэр. – Thank you.
Держать немца на весу больше не было сил. Кудэр осторожно опустил тело на пол, прислонил к своим ногам. Ужасно кружилась голова. Насквозь пропитавшаяся потом футболка липла к телу и мешала дышать. Сдержав приступ кашля, Кудэр стянул с себя вонючую тряпку, повесил ее на крючок. Потом наклонился, снял с костлявой руки Томаса большие бело-золотистые часы, тупо уставился на циферблат: Rolex… дорогие, кажется… евро триста, по крайней мере… сегодняшнее число – 20 апреля… время – 18.30… до отхода поезда осталось всего полчаса… тридцать минут… а в каждой минуте шестьдесят секунд… шестьдесят нужно умножить на тридцать… еще два нуля – но это потом, потом… а пока шесть на три… зачем это нужно?.. зачем нужны эти цифры: шесть и три?.. это какая-то ошибка, были другие цифры… кажется, три и девять… да, именно: три девять… такой адрес… я теряю сознание… три девять… ребенок сказал ей адрес… ребенок не мог ошибаться…
Чтобы не упасть, Кудэр схватился руками за фанерные перегородки сортира. Медленно и без боли, мягкими, ритмичными рывками что-то выходило из него – уходило от него – оставляло его оболочку. Это было… совсем легко; это было почти приятно. Он посмотрел на скрючившееся тело у себя под ногами, на чистый лоснящийся унитаз, на белую стену позади унитаза. Эта стена вдруг покачнулась, дрогнула, пошла трещинами, осыпалась на пол крупными, мягкими хлопьями. И там, за стеной, он увидел лес, утопающий в росе и тумане, и узкую тропинку, освещенную желтой луной. Полной грудью Маша втянула аромат влажной хвои и хотела уже шагнуть туда, на тропинку, но голос – равнодушный, бесцветный детский голос сказал ей: