Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
которые вы прежде питали к нему беспричинно, побудило бы вас любой ценой
помешать союзу, для вас неприемлемому. К этому он присовокупил все, что,
по его мнению, могло смягчить мой ожесточившийся дух, и торжественно
заверил меня, что вы успокоены уверенностью в том, что нас разлучили
вследствие нового приказа королевского двора. И хотя в таком поведении я и
усматривала увертки и мелкие хитрости, претившие моей натуре, я была рада
поверить, что он облегчает
наша разлука. Слишком поздно поняла я ошибочность сделки с совестью и
получила веские основания думать, что от этого маленького корня могли
прорасти побеги всяческого зла. Устав от тщетного противоборства с человеком,
который был властен над моей жизнью не менее, чем над моей судьбой, я
вынуждена была простить его. Развод близился, а неисчислимые беззакония
этого демона в человеческом образе, его жены, были таковы, что не могли не
потрясти и не склонить к сочувствию сердце, склонное любить его. Сотни
мыслей, планов и замыслов ежедневно передавал он мне, и часто они становились
между мной и матерью, которую я боготворила. С каждым проходящим
часом для меня все невозможнее становилось появиться перед вами иначе, чем
его женой, и я с таким же нетерпением, как он, ждала дня, который, волею
Небес, никогда уж для меня не наступит. Та, что преследовала свою цель с
большим, чем я, успехом, жестоко наказала меня за все ошибки моей юности.
О, пусть же мою безвременную смерть Создатель примет как искупление!
Как скажу вам об этом?.. Но все же я должна сказать... Мне часто казалось,
что в пищу мою добавляют яд, а вчера... О, матушка! Где ваша душевная
стойкость, где высокое смирение, так хорошо известное мне? Забудьте тщет-
ные надежды, которые питали вы ради меня, забудьте, что я ваша дочь... О,
думайте, что заблудшему и несчастному созданию, для которого наступает
ужасный миг, суждено было омрачить ваши оставшиеся дни, и восхвалите,
даже в эту мучительную минуту, милосердие Всемогущего. И если грех мой
не превысил меру прощения, милостиво даруйте его мне, пока еще я в силах
испытать счастье вашего прощения.
Она упала в мои объятия. Черты ее лица заострились и исказились,
тронутые рукою смерти... Увы, что сталось со мной в эту минуту! Душа моя
корчилась в судорогах не менее ужасных, чем те, что сотрясали ее тело: всякое
чувство, рожденное любовью, дружбой, родством, кажется безмятежно
спокойным рядом с безумной, неодолимой мукой несчастной матери, теряющей свое
дитя. Как ни рвались из груди моей яростные проклятия лживому и
коварному предателю, который украл у меня ее привязанность и ложью развратил
чистую душу, чувствуя, что этим я лишь напрасно сделаю еще тяжелее и
горше ее последние мгновения, всю муку этой минуты я заключила в стоны и
вздохи. Я нежно прижала ее к груди и в слезах, которыми омыла ее бледное,
искаженное страданиями лицо, излила прощение разбитого горем
материнского сердца.
Одно только могло добавить ужаса этой сцене, и оно не замедлило
случиться. Часовые, устав ждать, встревоженные донесшимися до них стонами,
вбежали в комнату. Видя, как дочь умирает у меня на руках, они испугались, но
страх перед опасностью, угрожающей им самим, вскоре пересилил все
остальное. Они торопили, они умоляли меня оставить мою Марию, уже не
подававшую признаков жизни, но торопили и молили они тщетно. На ней, которую
так скоро предстояло мне возвратить ее Творцу, сосредоточились все силы
моей души. Моя милая девочка на миг пришла в себя, но при виде солдат,
охваченная неописуемым страхом, вновь забилась в конвульсиях, все теснее
прижимая меня к себе. Боже, как ужасен был ледяной холод, наступивший вслед
за этим. Когда я почувствовала, как разжались ее руки, мир исчез из глаз
моих, устремленных на прекрасное лицо той, что искала смерти на моей груди,
где некогда обрела жизнь. Охваченная неистовством дикаря, пронзительно
крича, я прижала ее к себе с нечеловеческой силой. Испуганные и
разъяренные солдаты, исчерпав все способы убеждения, попытались яростным усилием
оторвать меня от последнего, самого дорогого, единственного предмета моей
любви. Угрозы, мольбы, сила, хитрость были одинаково бесплодны — ничто не
могло убедить, ничто не могло заставить меня оторваться от нее. Наконец они
направили мне в грудь клинки и в изумлении увидели, что я не пытаюсь
отвести удар. Они, возможно, и закололи бы меня, но в эту минуту несколько
женщин, прислуживавших моей дочери, вбежали в комнату. Страх за
собственную безопасность вынудил солдат отказаться от дальнейших попыток
торопить и приневоливать меня. Они схватили служанок, чтобы ни одна из них не
смогла убежать, связали их и сами спаслись бегством. Ужасное спокойствие
сменило мое неистовое отчаяние; кровь, только что стремительными, жгучими
ручьями растекавшаяся по жилам, возвращалась бурным потоком к сердцу,
затопляя его. Черный туман поднимался к голове, заволакивая мысли. Мой
неподвижный, горестный взгляд не отрывался от бледного, бесконечно дорогого
лица, чей цветущий румянец еще недавно давал мне силы жить, и наконец я