Убежище
Шрифт:
— Я не… ты не… Кто ты такой? — прошептала Джесси.
Он вышел на свет, затем выключил один из фонарей, чтобы она смогла увидеть его. В его руке был очень большой нож. И он улыбался.
— Я — дьявол, Джесси. Разве ты не знала? Потому что Эмма знала. Что бы она ни позабыла, тогда Эмма узнала. Пятнадцать лет назад.
В комнате стоял запах алкоголя, пота, секса и чего-то горящего — может ладан, травка или что-то, чего она не знала. Но она узнала запах его дыхания — и это было не просто
Это был ад.
Дьявол.
Резкий разворот, ее лицо ударили о дверной проем, удар кулаком или двумя, еще удар, и снова. И новый приступ боли, когда треснуло ребро. И затем он над ней, в ней, пронзая и рыча. Она чувствует, как ее плоть разрывается, когда из него вырывается нечто куда более неестественное, чем акт насилия.
Ее держали для него, ее щиколотки и запястья, а другие пьяно смеялись, подстегивая его, уговаривая «разорвать» ее и «научить, в чем тут дело».
Она отвернулась, пытаясь избежать ужасного запаха его дыхания, и взглядом, затуманенным слезами, уперлась в татуировку на внутренней стороне его предплечья.
Роза внутри колючей клетки.
Пойманная.
— …покажу тебе, — прорычал он сквозь шепот, врываясь в нее все сильней и быстрей. — Я покажу тебе. Ты не убежишь от меня в этот раз, Роуз. Ты никогда снова не убежишь от меня.
Потерявшись в тумане боли, ужаса и замешательства, она практически чувствовала, как часть нее пытается убежать, просто уйти в какое-то другое место, где ничего подобного не происходит. Быть кем-то другим.
И когда он наконец закончил с ней, со смешком отодвигаясь в сторону, и другие отпустили ее, она повернулась на бок и свернулась в клубок. Ей было настолько больно, что она даже не представляла, почему до сих пор жива и дышит.
— Эй, может нам отвезти ее домой? — практически простонал один из них. — Или в больницу. Она выглядит… очень плохо.
Еще один засмеялся и ответил:
— Да, ты хорошенько попортил ее. Следующий будет…
Раздался странный булькающий звук, а затем дьявол проговорил:
— Никто больше ее не тронет. Ясно?
Кашель, и следом:
— Да-да, конечно, без проблем. Мужик, ты все равно ее слишком попортил для кого-то еще.
— Просто убирайтесь. Оба убирайтесь отсюда.
Она слышала звуки, шаги, затем дверь открылась и закрылась.
Она снова почувствовала горячее дыхание на своем лице. Но глаза ее были крепко закрыты, она пыталась стать кем-то другим.
— Ни слова, сучка. Поняла? Ни слова никому, или сегодняшний день покажется тебе отдыхом на пляже.
Она, видимо, простонала в ответ, не могла сказать точно. Но кислое дыхание отдалилось, послышались шаги, и дверь вновь открылась и закрылась.
Она не знала, как долго пролежала, пытаясь восстановить дыхание. Ее лицо горело, но она не могла вспомнить, когда он ударил ее. Может, это был он. Или кто-то другой.
Становилось тяжелей вспоминать детали.
Ей
Спустя долгое время она подползла к краю кровати. Дышать было тяжелей при движении, но она заставляла себя двигаться. Она хотела убраться отсюда. Хотела попасть домой.
Она хотела забыть все случившееся.
Хотела стать кем-то другим.
Спальня была ей незнакома, дверь в ванную оказалась приоткрыта. Каким-то образом она сумела встать с кровати и, покачиваясь, вошла внутрь, где ярко горел свет. Она зажмурилась, избегая смотреть в зеркало, и подошла к раковине, спотыкаясь на слабых, трясущихся ногах..
Она включила воду и наклонилась к струе, снова задохнувшись из-за резкой боли. Она сложила руки и брызнула водой в лицо. Больно. Пальцы ощутили, насколько отекшими были глаза, она чувствовала опухоль на челюсти и боль в носу.
Она медленно выпрямилась, и снова от боли в груди перехватило дыхание. Она посмотрела в зеркало.
Там она увидела напуганное лицо Джесси, которая смотрела на нее, и услышала шепот сестры:
— О боже мой, Эмма…
Джесси стояла позади нее в дверном проеме, поняла Эмма.
И затем она посмотрела на свое отражение. В ее разуме и душе что-то перевернулось с мучительным скрежетом. Оба ее глаза были практически закрыты, наливаясь синяками и отеками. Ее нос, очевидно, был сломан, губы опухли, нижняя прокушена в двух местах. Ее нижняя челюсть опухла и наливалась синевой.
На ее ключице виднелась отметина от укуса. И выше на левой груди…
И тогда сознание Эммы Рейберн решило не помнить.
Наварро рывком сел в постели, едва ли понимая, что в окна номера пробиваются лучи рассвета. Очень долгое мгновение он вообще не мог дышать, а когда наконец сумел вдохнуть, произошло это с резким звуком.
Он откинул покрывало и встал с кровати, быстро одеваясь. Он вышел из номера, даже не взяв ключ, намереваясь дойти до Эммы как можно быстрей.
В гостинице горел ночной свет — несколько слабых ламп, включенных в номерах, куда еще не добрался рассвет. Стояла тишина.
Он поднимался по лестнице, переступая через ступеньки, и, добравшись до семейного этажа, увидел открытую дверь и бледную, мрачную Эмму, стоявшую в проеме. Она была закутана в длинный толстый халат и, увидев гостя, молча развернулась и прошла в гостиную.
Лампы освещали комнату. Она села на диван, и ее маленькая собака немедленно запрыгнула рядом и свернулась рядом с тихим скулением.
Как бы того ни хотелось, Наварро не осмеливался коснуться ее. Только не теперь. Он опустился на ближайший стул, где бы он мог наблюдать за ее лицом и быть так близко, как только она сможет вытерпеть. Она начала гладить собаку, не сводя с нее взгляда.
— Ты знаешь, — сказала Эмма, ее голос звучал удивительно ровно. — Ты… Это был сон?
— Да, — ответил он.