Убили Винни
Шрифт:
Тут она захрапела и отрубилась намертво.
Дальше по программе была Келли.
Вышел, закрыл дверь, спустился и прошел через подземный гараж. Никого не видел. Светиться было нельзя: не хватало только, чтобы из-за меня еще и Рики убили. Да и самому, в общем-то, помирать пока не хотелось. Прошел в обход дома и дальше по Хэйзел-уэй. Потом сзади быстро в Сикамор, пока никто не видел. Бегом по лестнице, сердце колотится. Постучал к Келли.
Тишина. Опять постучал. Вечером в такое время она должна быть дома обязательно. Стучу. Не так, как копы колотят, а просто.
Подошла поглядела в глазок.
— Кто
— Сдурела, что ли? Я, кто еще?
— Его нет.
Пардоньте. Кого это его? Стареем, конечно, голова не та уже, но кого его-то?
— Чего?
— Нет его, говорю.
— Блин, ясное дело, нет, если я тут стою! Хорош, впусти уже, поговорить надо.
— Ты тупой, что ли? Нет его дома! Вали давай, а то…
— Чего-о-о?!
Тут дверь резко открывается. На пороге какой-то жлоб, черный, аж блестит. И здоровый, как шкаф. Ткнул в меня пальцем. Я моментально сник.
— Ты че, не понял?
— Понял, понял. Его нет. Прости, что побеспокоил. Я тогда попозже зайду.
— Ну зайди, попробуй.
Бл-л-лин!
Это Окема. Не иначе. Тут второго такого злобаря нет. По крайней мере, второго черного, да еще на той же Сикамор…
Короче, выбор был такой: либо я его сейчас в окно выкидываю за то, что он спит с Келли, да еще и при ребенке, либо иду на выход.
Где выход, я уже знал.
Вот ведь ё-моё. Теперь все понятно. По крайней мере, понятно, почему в прошлый раз Келли была такая странная. Рики, конечно, ничего не знал, иначе он бы меня сюда не послал. Но были вопросы: например, был там героин в прошлый раз? Знают копы, что Окема тут ошивается?
И еще Балабол. Что-то мне не нравилось в том, что он сказал.
Келли и Окема. Сдуреть можно.
Кстати говоря, как только я срок получил, Келли мне написала, что у нас с ней всё. То ли из-за того, что в итоге получилось, то ли просто разлюбила. В общем, у нас с ней смешно получилось. Она мне уже тринадцать раз писала, что уходит. Скоро опять должна написать. Приходит на свидание, мелкого приносит. Потом идет домой и пишет письмо.
В первый раз даже прикольно было. Познакомился под это дело с мужиком из соцслужбы, о проблемах поговорили. Мне, помню, только что срок дали, скоро начнут из тюрьмы в тюрьму пинать (развлечение у них такое), и вдруг меня к нему вызывают о каких-то проблемах беседовать.
А мне на третий день хотелось уже ото всех отдохнуть. Потом когда в камере посидишь и баллады по радио «Голд» [11] послушаешь, тогда, конечно, выйти захочется, но первые два дня тебя кто ни попадя тягает. Сперва врач. Потыкал в меня стетоскопом, сказал, что я тип А1, [12] только с нарушениями личности. Потом по очереди ко всем трем священникам (чтобы выбрал, у кого Бог лучше). Потом еще тебе звонит начальник тюрьмы или его заместитель и сообщает, что тебя посадили в тюрьму. Это если ты до сих пор не понял. Я уже думал, что сейчас книжек из библиотеки закажу, а потом посплю малость. Вдруг опять вызывают: иди о проблемах беседуй.
11
Радиостанция, передающая
12
То есть упорный человек, максималист.
В некоторых тюрьмах они сами приходят, а тут тебя охрана отводит. Как он меня вызвал, так меня тут же к нему и доставили с эскортом. Вижу: на двери табличка «Мистер Макайвер, инспектор по социальной работе с осужденными».
Он, как меня увидел, обрадовался, орет:
— Мистер Беркетт! Заходите, рад вас видеть!
Как будто он меня не первый раз видит, а типа мы с ним договорились после дела пивка вместе попить. И понятное дело, бородатый, они все почему-то бородатые.
— Пожалуйста, проходите, присаживайтесь. Спасибо, мистер Форрест (это охраннику).
— Меня зовут Джим Макайвер, я работаю с несовершеннолетними… ну, в общем, занимаюсь социальными вопросами. Отвечаю за ваше крыло. Знаете, у нас такая договоренность с местными работниками, что они занимаются основными вопросами, а мы — тем, что может вызвать какие-то специфические проблемы. Вы меня понимаете?
И все в глаза мне заглядывает.
— Да, мистер Маквикар.
— М-м-м… ну ладно. Мистер Беркетт, я сразу к делу, хорошо? Чаю хотите?
— Да, будьте добры.
Я, пока мне чаю не нальют, никаких бесед ни с кем не веду. У них там, между прочим, всегда чайник есть. Дальше можно в принципе и сигаретку стрельнуть, но это уж если ты совсем специфические проблемы себе придумаешь.
Он поставил чайник.
— Мистер Беркетт… Николас… Вы, я думаю, уже представляете — да? — что мы со всеми вновь поступившими встречаемся и если можем помочь, то помогаем, составляем вместе план отбывания срока и так далее… Просто с вами мне хотелось прямо сразу поговорить, узнать: может быть, у вас сейчас есть какие-то проблемы?
— Ну, вообще, есть одна. Посадили меня, мистер Маквикар. С этим вы никак помочь не можете?
— Э-э-э… нет, это скорей к адвокатам, мистер Беркетт. Ник…
Он забросил пакетик в чашку. Ну, думаю, тут нормального чаю не попьешь. Вот что в женщинах хорошо, которые по социальным вопросам, — у них всегда чай лучше.
— Ник… тебе ведь сегодня письмо пришло?
А, вот в чем дело. Говорят, какой-то там европейский суд запретил начальству наши письма читать. Но наши, естественно, на суд начхали. Смех вообще. У нас цензоры и не знают, что их отменили.
— А, это… — Я засмеялся.
— Ник, это от твоей подруги?
— Мистер Маквикар.
— Да?
— Меня Ники зовут.
— Я тебе очень сочувствую, Ники. Конечно, я понимаю, что я вообще не должен об этом знать. И я хочу, чтобы ты тоже знал: я лично цензуру не одобряю. Ники, я понимаю, что для тебя это большой удар, особенно после того, как ты получил такой срок… я подумал, что тебе, наверное, захочется выговориться в нормальной обстановке…
— У вас сигаретки не будет?
Раз уж большой удар, то сигарету он мне как минимум должен.
Он достал из ящика пачку сигарет и спички. Я знал, что у него есть. Сам-то он, как я закурил, закашлялся, зафыркал и сразу все окна открыл. Я, говорит, сам не курю, но считаю, что у человека должна быть свобода выбора. Не знаю уж, как ему, а мне от сигаретки полегчало.