Убить Бенду

Жаков Лев Захарович

– Хватит молоть чепуху, – прервал его рыцарь.

– А вот и не чепуху, – обиделся Юлий. – Старик-монах был настоящий историк! Он-то точно все знал, а чего не знал, то я ему говорил. У него видели бы вы сколько книг! Целые кучи. А еще он всю монастырскую библиотеку выучил, а там вообще немеряно свитков, никто из монахов и не сосчитает никогда. Так что я всю правду как есть рассказываю. Молодой был король, совсем как я нынче, если не моложе...

– Короля с детства обучают так, что твоему тонзуроносцу и не снилось, монарх не может быть глупым, – снова оборвал нищего Арчибальд.

–

А вот и да! – запальчиво крикнул Юлий. Голос у него был высокий. – Все было, как я сказал! Колдун его опоил и отправил на реку, что разделяла Ольгерды и Новакилию, сам одну девицу из Ольгердов очаровал и приказал новакилийца на переправе убить! А перевозчик на реке был слепой! И когда...

– Заткнись, – грубо велел рыцарь. Он прислушался. Тишина стояла такая, что звенело в ушах. Фыркнул вороной жеребец, нарушая молчание в подземелье.

– Что такое? – Юлий поднял факел, покрутил головой, вглядываясь в темноту.

Арчибальд потянул повод.

– Ничего. Идем.

Наверху наверняка давно стемнело. Факел чадил, искрил, шипел, огонь метался на сквозняке, как в пляске святого Витта. В этом неровном свете Юлий шел вдоль стены, спотыкаясь от усталости, и бормотал:

– Куда же оно... я же его где-то здесь... ненавижу Бенду... как оно могло...

– Все-таки кто такой этот Бенда? – поинтересовался рыцарь. Ведя в поводу обоих лошадей, он шел за нищим, который шарил светом факела по стенам. Лошади вяло перебирали копытами, опустив головы чуть не до земли, и дремали на ходу. – Ты стал поминать его через каждые два слова.

Юлий как раз изучал выступ стены на развилке. Коридор расширился, образовав почти целый зал, в дальнем конце которого темнели две черные дыры – другие ходы. Около них и стоял Юлий, елозя лицом по гладкой глине. Никаких знаков, отметин... Ничего!

– Да так, – пробормотал нищий, не придумав ничего лучше, чтобы соврать. – Один мой знакомый так говорил, когда сердился.

– И что это значит?

– Просто выражение, без всякого смысла. – Юлий принялся осматривать соседнюю стену.

– Зачем употреблять слова, которые не имеют смысла? – Рыцарь, остановившись посередине зала, спешился, наблюдая за спутником. Ближе к скрывающемуся во тьме потолку стены были покрыты росписью. Сквозь пыль проступали охристые фигуры с красными лицами. Задумчиво почесав шрам над бровью, Арчибальд беглым взглядом окинул рисунки, плохо видные в тусклом свете факела, едва достигающем стен. Полустертые силуэты напоминали женщину с младенцем на руках, рядом с ней стоял мужчина с ветвью в одной руке и жезлом, обвитым змеей, в другой. К плечу мужчины тянулась еще чья-то рука, но чья – уже невозможно было разобрать.

– Употребляют же люди разные выражения, не имеющие смысла, – процедил Юлий, тычась носом в основание свода. Голос его звучал гулко. – Вроде «королевского сокровища». Чего ты ждешь, говорят растяпе, королевского сокровища? Иногда добавляют: на золотом блюде? И здесь так же.

– И откуда ты такой образованный? – вздохнул рыцарь, закрывая глаза и прислоняясь к теплому боку коня.

Юлий, осмотрев все вокруг черных огромных зевов, понял тщетность своих поисков. И что он опять не знает,

куда идти. То есть потерял направление. Иначе говоря, они заблудились.

Юноша вернулся к рыцарю.

– Я два года учился в монастырской школе. А у вас как говорят?

– Мальчик! – рявкнул Арчибальд. – Если ты и дальше собираешься оставаться со мной, соблюдай субординацию! Знаешь такое слово?

Нищий испуганно кивнул.

– Вот и чудно, – совершенно спокойно сказал рыцарь. – Распаковываемся.

– Как? Почему? Давайте еще пройдем! Осталось совсем немного, за тем поворотом уже начинается прямая дорога к выходу, надо только сейчас пойти по левому... то есть правому коридору, и скоро мы окажемся прямо...

Арчибальд посмотрел на него. Юноша, хотя стеснительность никогда не была ему свойственна, смешался и замолчал. Рыцарь с улыбкой, подчеркнувшей складки вокруг рта, произнес:

– Когда обращаешься ко мне, говори «господин». Когда врешь – молчи. Когда господин говорит, выполняй.

«Я мог бы догадаться», – сказал сам себе Юлий, отворачиваясь и пытаясь распутать ремень на сумке у седла оруженосца.

– Это делается так, – посмотрев на его мучения, снизошел до объяснений рыцарь. – Следи за мной.

«Кошельки резать намного легче», – думал Юлий, обдирая пальцы. Тугой узел не поддавался, пальцы соскальзывали с гладкой кожи. Пришлось пустить в ход зубы.

– Сломаешь. – Рука рыцаря отодвинула голову нищего. Загорелые пальцы взялись за ремень – и вмиг развязали узел, над которым Юлий бился несколько минут.

– Ненавижу Бенду! – отозвался молодой человек.

* * *

За городом вставало солнце, затапливая желтым светом улицы, окна, глаза. Оно пока только наполовину поднялось над городской стеной, черные дворцовые башни еще вырывали из золотого тела целые полосы, но в городе уже сквозь жмущиеся к земле и мостовой остатки ночной прохлады падали зерна близкой жары. Скоро горячие лучи зальют все городские щели, укроют маревом площади и пустыри, балконы и улицы, заставляя горожан и приезжих мучиться в одежде, как в испанском сапоге, спешить к воде, как к избавлению, хоть минутному, от застилающего лицо пота; но и вода нынче подведет, обманет, предаст: она тепла, как постель, с которой только что поднялась жена.

Половина улицы была черной, другую заливал нежный персиковый свет: крыши домов загораживали низкое солнце, и одна сторона целиком оставалась в ночи.

В тени двигались двое. Оба прихрамывали. Оба в хорошей, но грязной одежде. Один одет просто, другой выделяется аляповатым нарядом, он кажется экзотическим цветком на платье вдовы – откуда и взялся? Подарил ли любовник, проникший в сердце слишком быстро утешившейся женщины, не прошло и полугода со дня смерти супруга? Сама ли купила на рынке у заезжего торговца заморскими диковинами, чтобы сделать цветок средоточием своей боли и безутешной любви? Или ветер занес, жаркий душный ветер, что облетел всю землю, не отпуская разноцветный бокал лепестков, и кинул даме на балкон, устав носить яркое чудо или, на миг одухотворенный ею, склонился перед вдовой, одарив единственным, что было у него, – этим цветком?