Убить Герострата

Рябинина Татьяна

Возвращаться на проспект мы не стали. Мало ли что. Прошли по дорожке на другой конец пустыря, пролезли через дыру (с той стороны забор был из некрашеных досок) и дворами добрались до станции метро “Озерки”. Если кто и следил за нами, то мы, по выражению одного из отвергнутых мною авторов, “срубили их с хвоста”. И все-таки рисковать особенно не хотелось. Не знаю, как у Герострата, но у меня моментально развилась мания преследования. За каждым углом мне чудился бандит с пистолетом. Возможно, не один.

Мы перешли шоссе и спустились к озеру. Пару раз Динке удалось соблазнить

меня приехать сюда позагорать, но мне не понравилось. Народу полно, вода грязная, пляж - тоже. В кабинки для переодевания очередь на километр. Все-таки жизнь в курортном городе меня избаловала, тем более если уж там я и ходила на пляж, то на приличный - сначала Эдуард доставал нам с мамой пропуска на свой санаторный пляж, а потом Мишкина мама (она работала в гостинице “Жемчужина”).

Мы сели на лавочку. Дело было вечером, делать было нечего. Хотя какой там вечер, ночь давно, хоть и белая. От всех переживаний страшно захотелось есть, и, чтобы подавить некстати проснувшийся аппетит, я вспомнила труп в яме.

– Ну и что дальше?
– поинтересовалась я.
– Есть идеи?

– Ну, в общем и в целом... Для начала нужно дождаться утра.

– Разумно, - кивнула я.
– Это все?

– Аля, оставь свою идиотскую иронию при себе, - окрысился Герострат.
– Если бы я сказал, что нам для начала надо прибарахлиться, ты бы с той же самой идиотской ухмылочкой спросила: “Что, прям щас?”. Скажешь нет?

Я предпочла промолчать. Тем более видок у нас после всех лазаний, ползаний и паданий был, просто скажем, аховский. Одним словом, бомжары. Интересные такие бомжики. У меня золото на шее и опалы в ушах, а у Андрея мобильник на поясе. Спать мы тоже улеглись, как бомжи - на лавке. Хотели валетом, но Корнилов заявил, что я, видно, во что-то вляпалась и от моих кроссовок воняет. Впрочем, его ботинки тоже пахли не розами. В результате я осталась на лавке, а Герострат устроился на сломанном лежаке.

Было холодно и жестко. Вдвоем было бы мягче и теплее. Нет, только этого нам еще и не хватало для полного счастья. Не место и не время. Надо же, когда ночью в Верхнем тупике с потолка мне на голову падали тараканы размером с яблоко, я думала, что хуже быть уже не может. Вот в этом и есть отличие оптимиста от пессимиста. Пессимист говорит: “Ну, хуже уже не бывает”. А оптимист: “Нет, бывает, бывает!”

* * *

Отряхнувшись кое-как и пригладившись, мы хотели сразу отправиться на вещевой рынок, но сообразили, что еще слишком рано. Пляжные сборщики бутылок косились на нас как на конкурентов. Корнилов сбегал к ларькам у метро, купил кое-какой еды и даже мерзкий кофе в пластиковых стаканах.

Шишка почти прошла, а вот губу саднило. Я спустилась к самой воде и попыталась рассмотреть свое отражение, но дул ветер, и вода шла рябью.

– Андрей, как я выгляжу?

– Помнишь, была такая сказка, там колдун обещал девчонке сделать что-то, не помню что, если она не будет месяц смотреться в зеркало?

– Не помню. И что?

– Я тоже не помню, чем все кончилось, но вместо зеркала у нее был мальчик, кажется, его звали Петя. Он ей говорил, что с ней не так. Ну там,

нос грязный или бант съехал.

– У меня что, нос грязный? Или бант сполз?

– Ой, Алька, не заводись. Не с той ноги встала?

Интересно, как можно встать с грязной лавки с тойноги? И с чего это он такой сегодня подозрительно благодушный?

– У тебя все нормально. И нос чистый, и бант на месте. Правда, губа подгуляла. И растрепалась немного. Хочешь, я тебя причешу?

У меня просто язык отнялся. Да если бы он раньше такое сказал... У меня бы точно разрыв сердца приключился.

– Чем, интересно, ты меня причешешь?
– поинтересовалась я, стараясь, чтобы голос звучал как можно более равнодушно.
– Пятерней? Или у тебя есть гребешок для лысого ежика?

Дело в том, что Корнилов уж больно не любит причесываться и никогда не носит с собой расческу. Стрижка у него короткая, волосы не так чтобы очень густые, но вечно торчат во все стороны. Когда-то Милка подарила ему расчесочку длиной в палец. Андрюша, желая доставить ей удовольствие, попытался причесать свои кудри, и гребешок лишился сразу половины зубов.

– А хотя бы я пятерней.

Он дотронулся до моих волос, и я дернулась, как от тока.

– Ты чего?
– удивился Герострат.

– Извини, я не люблю, когда до головы дотрагиваются. Вообще не люблю. Все равно кто.

– С каких это пор? Раньше ты не возражала. Вроде, и довольна была.

– Я терпела. Не хотела тебя отталкивать.

– Да-а...
– протянул Андрей.
– А как же ты в парикмахерскую ходишь?

– Редко. И только к одному парикмахеру. Это... ну, как аллергия.

– А... целоваться?
– вкрадчиво, как будто кот переступил мягкими лапами, спросил он.
– Это же ведь тоже... голова?

– Не знаю.

Я попыталась отодвинуться, но Герострат меня удержал.

– Если не знаешь, то надо проверить.

Детский сад какой-то! Я-то думала, в нашем возрасте для подобных вещей поводы и дальние подходы уже не нужны. Захотелось людям поцеловаться или там еще чего - ну и пожалуйста. А то прямо как школьники: ах, Маша, посмотри, мне что-то в глаз попало. Чмок в щечку - и бежать.

– У меня губа болит, - буркнула я, но уже тонула в его глазах и падала на дно, где золотые листья лежат ковром, ловя отблески осеннего солнца. Падала в тот день пять лет назад, когда моя любовь, уже целый год кипевшая под крышкой на медленном огне, наконец хлынула через край...

На рынок у метро “Проспект Просвещения” мы шли молча. Солнышко уже с самого утра основательно припекало. Жилет потерялся еще в подвале, но все равно было жарко.

Я ругала себя последними словами. Ну надо же быть такой идиоткой! Растаяла, как снегурочка, поплыла! Даже мысль мелькнула: а вдруг... А на самом деле-то все просто, как апельсин. Резковато я с ним обошлась с самого начала. Не так ласково, как ему хотелось. В глаза по-собачьи не заглядывала, в попу не целовала, о нежных чувствах, опять же, ни слова не сказала. Вот и решил о себе, драгоценном, напомнить. Все это мы уже не раз проходили.