Убить Герострата
Шрифт:
В общем, веселее мне не стало. Наоборот. Что, интересно, понадобилось от меня старшему оперуполномоченному отдела по расследованию убийств? Какие мысли сразу лезут в голову в подобной ситуации? Правильно. Я позвонила маме на работу.
– Аллочка, это ты?
– сладко спросил голос маминой начальницы Юлии Петровны, мерзкой, склочной тетки.
– Уже вернулась? А мама вышла на минуточку. Что-нибудь передать?
Я сказала, что спасибо, не надо, и положила трубку. Спрашивается, мама когда-нибудь вообще бывает на рабочем месте? Сколько я ни звоню, она почти всегда “вышла на минуточку”. Или просто не хочет со мной разговаривать?
И все-таки, что же случилось? Увалов? Не исключено, конечно, но он давно обитает за границей. Отчим? А я-то здесь при чем? Кто-нибудь из питерских знакомых? Из сочинских? Ладно, чего гадать, подождем. Правда, над статьей придется сидеть ночью, сейчас мне явно не до нее. Будем надеяться, что визит капитана Зотова не выбьет меня из колеи настолько, чтобы я не смогла больше творить.
Ну да, надейся!
Так я мило беседовала сама с собой и увлеклась настолько, что напрочь забыла о кофе. Похоже, капитана угощать будет нечем. Ничего, обойдется. Раньше вон гонцов, приносящих дурные вести, вообще убивали. Что-то меня так и тянуло на убийства. Впрочем, неудивительно.
Зотов прибыл, разумеется, не через сорок минут, а через полтора часа, превысив лимит дипломатически возможного опоздания на семьдесят пять минут. Одна я на свете осталась пунктуальная. Если только статью сдам вовремя.
Удостоверение в глазок он мне показал, но кроме вишневых корочек я ничего не увидела. Капитан вошел, и в прихожей сразу стало тесно. Он был не так чтобы очень уж высокий или толстый, но какой-то громоздкий. И лохматый. Прическа у него была вполне по уставу: “короткая и аккуратная”, но все равно… лохматая. А еще капитан Зотов был похож на кота. На огромного взъерошенного кота. Хотя и без усов.
– Чай, кофе?
– поинтересовалась я автоматически и тут же выругала себя последними словами. Ну когда же отучу себя предлагать что-то из вежливости? Человек ведь может и согласиться. Охота лишний раз выглядеть идиоткой!
– Нет, спасибо, - отказался он, и я вздохнула с облегчением. Наверно, слишком явно, потому что Зотов посмотрел на меня ошарашенно.
– Ну все равно, пойдемте на кухню, а то в комнате у меня беспорядок, я там работаю.
Вот так всегда! Вместо того, чтобы бродить из угла в угол и строить догадки, лучше бы сделала уборку. Беспорядок у меня там не потому, что я работаю. Он у меня там всегда. Впрочем, это смотря на чей взгляд. На мой, это творческая обстановка. По крайней мере, я в этом беспорядке ориентируюсь и ничего не теряю. Гости, за исключением привыкшей ко всякому соседки, у меня бывают редко, а если и приходят, то обычно по предварительной договоренности, так что прибраться перед их приходом у меня время есть. А вот антисанитарного беспорядка я не терплю, поэтому на кухню, в ванную и в туалет могу смело пригласить кого угодно и в любое время.
– Извините, а почему вы работаете дома?
– спросил Зотов, устраиваясь в углу на табуретке.
– Вы же, кажется, редактор в издательстве?
– Редактор в издательстве, - кивнула я.
– Только издательство дышит на ладан, и нас отправили
Зотов торопливо вытащил сигареты и затянулся, как будто не курил уже несколько дней. Или как будто это его последняя сигарета. Алла, Алла! Не увлекайся! И все-таки, зачем он пришел? Пора бы и начинать уже!
– Скажите, Алла Валентиновна, вы давно в последний раз виделись с Андреем Корниловым?
– Упс!
– сказала я.
* * *
Прежде чем вдаваться в подробности, расскажу бородатый, как патриарх, анекдот.
Поручик Ржевский в дворянском собрании рассказывает, опять же, анекдот. “Господа, слушайте. Идут по пустыне пять, нет, десять верблюдов. И у каждого на горбу пять, нет, десять мешков с дерьмом”.
– “Ржевский, а в чем соль?” - “Никакой соли, господа, только песок, верблюды и дерьмо”.
Так вот соль, а точнее, дерьмо всего анекдота в том, что Андрей Корнилов и был тем самым Геростратом, которого я уже шесть лет безуспешно пыталась забыть.
Когда я была совсем маленькой, моему отцу дали пять лет. Он работал прорабом на стройке, и на него, как водится, списали крупную недостачу. Через год в колонии произошел несчастный случай, и отец погиб. Я его, разумеется, не помню. У матери остался свадебный альбомчик и несколько мутных любительских снимков. Как-то раз мы с ней поехали отдыхать на юг, в санаторий, и там она познакомилась с Эдуардом Анатольевичем, врачом-физиотерапевтом. Через полгода мы вернулись в Сочи и поселились у него. Мама и Эдуард (я называла его именно так) поженились и стали жить-поживать, добра наживать.
Я росла самым обыкновенным сочинским ребенком, который, по определению, уверен, что весь мир отдыхает, развлекается и тратит деньги, и только местные обречены на каторжный труд. Училась весьма средне, но не потому что была глупой, а из-за фантастической лени. Выручала хорошая память и общая эрудиция: книги без разбора глотала лет с четырех. Мама с Эдуардом были больше заняты собой и своими делами, чем мной, к тому же я была ребенком, в целом, беспроблемным. Учителя на меня не жаловались, вела я себя прилично, особых притязаний на что-то у меня тоже не было. Зато была глубоко законспирированная личная жизнь, в которую я никого не посвящала.
Все дело было в том, что мне нравились исключительно те мальчики, которые даже не смотрели в мою сторону. Тех, которые смотрели, я просто не замечала. С первого по четвертый класс я была безответно влюблена в Сашку Зверева, который об этом даже не подозревал. Потом он перешел в другую школу, и его сменил Максим из параллельного 5-“Б”. В восьмом и девятом я дружила с соседом по парте Лешкой. Отношения у нас были странные: я любила его, а он плакался мне в жилет. Дело было в том, что ему нравилась девочка по имени Вера, которая, в свою очередь, не обращала на него никакого внимания. Я выслушивала все эти сопли-вопли, утирала ему слезы и демонстрировала сочувствие. Вера, с которой мы (только не падайте!) были в самых приятельских отношениях, удивлялась моему терпению и, как она выражалась, мазохизму. Я не спорила. Видимо, какой-то моей темной стороне нравилось ощущать себя жертвой. Что ж, Аллы всякие важны, Аллы всякие нужны.