Убить Хемингуэя
Шрифт:
Джимми закусил губу, услышав, что Мэри назвала Гектора старым бабником. Он достаточно давно знал Гектора, чтобы понимать, что в этой нелицеприятной оценке Мэри есть правда. Джимми всегда осуждающе качал головой, когда Гектор волочился за молоденькими. Да, он еще помнит одну девчушку в 1950-м, в Огайо, которая…
Мэри сказала:
– Кстати, мне и не нужен никакой гребаный биограф. Мне нужен переводчик. Так или иначе, ты должна дать мне что-нибудь свое почитать, например рассказ. Или дай мне взглянуть, что у тебя уже есть для первого романа. Может быть, потом я отправлю его
– Совсем неплохо, – согласился Джимми. – Послушай, у меня кончились сигареты, дорогая. Придется съездить в город… я тут же вернусь.
Но, выйдя через главную дверь, Джимми обошел Дозорный дом, прячась за деревьями, осторожно пробрался к тому месту, где он заметил агента ФБР. Но мужчина уже исчез.
Когда Джимми вернулся к входной двери Дозорного дома, он с трудом дышал и сильно вспотел. Все эти игрища были ему уже не по возрасту. Он услышал гудок автомобиля. К дому на своей «белэр» подъехал Гектор. Он помахал ему рукой, поставил машину в гараж и вылез.
Подойдя, он пожал Джимми руку и сообщил:
– Я только что доставил Полсона в гостиницу. Профессор был в полной отключке. Наверное, мне стоит пойти и сказать его жене, что муж вернулся. И в очень плохом виде.
27. Блудный сын
Мне жаль людей, которые не пьют. Когда они просыпаются утром, они чувствуют себя так, как потом будут чувствовать весь день.
– Я не уверен, что стоит сегодня встречаться с Диком, – сказал Гектор, направляя машину к центру Кетчума. – Он совсем развалился.
Не в себе.
Ханна смотрела в ветровое стекло:
– Пьяный, вы имеете в виду.
– В лучшем случае. Но возможно, что-то еще. – Гектор не упомянул наркотики, потому что не знал, как сказать ей об этом, не рассказывая о Доноване Криди и остальных безумствах, которые он пока старался скрыть от Ханны. – Я уложил его в постель. Он без сознания.
– Может быть, я должна позвать врача, – хрипло сказала Ханна.
Гектор кивнул и пожевал губу. Черт, это бы не помешало.
– Он убивает себя алкоголем, – сказала она. – Не думаю, что он способен остановиться. Когда-нибудь.
Гектор глубоко вздохнул:
– Я тоже не думаю, дорогая. Ты должна подумать, как бы уйти от него. Быстро. Мой инстинкт мне это подсказывает. Ричард стремительно катится вниз, милая. Его ждет плохой конец.
– Мэри хочет отказаться от его услуг, – сказала Ханна. Она поколебалась, потом добавила: – Мэри снова попросила меня написать ее биографию. Я собираюсь согласиться.
Гектор сердито взглянул на нее:
– Это еще одно несчастье. Ты не должна портить свою карьеру беллетриста ради того, чтобы обелить эту взбалмошную старую суку. – Черт! Пожалуй, он высказался слишком резко. Он торопливо добавил: – Я
– Эта биография сделает меня автором, – возразила Ханна. – Я стану известной, и это откроет дорогу моему первому роману. Подтолкнет меня, привлечет ко мне внимание. Я… я уже начинаю думать о своей собственной затяжной игре.
Он протянул руку и сжал ее ладонь:
– Если ты этого хочешь, то самый ошибочный путь – завернуть в нехудожественную литературу.
Ханна смутилась:
– Я не сказала, что навернякасоглашусь. В смысле, я ведь еще не подписывала никаких контрактов.
Он печально улыбнулся.
– Тогда запомни, Ханна, я сделаю все от меня зависящее, чтобы помешать тебе писать эту книгу для Мэри. Потому что это будет катастрофа, я это предвижу.
Ханна кивнула, не решаясь встретиться с ним взглядом.
Ханна нашла Ричарда валяющимся голым на кровати. От него несло перегаром и еще чем-то – она не могла определить. Рот у него был открыт, и он храпел. Гектор глубоко вздохнул и притянул ее к себе. На ночном столике стоял наполовину полный стакан вина. Рядом расположился большой кувшин божоле, почти пустой, от которого несло уксусом, как будто вино прокисло, поскольку было открыто пару дней назад. Но Ричард все равно его выпил.
Ханна вылила остатки из стакана и превратившееся в уксус красное вино из кувшина в раковину в ванной комнате. Помедлила, склонившись над раковиной, потому что ребенок принялся лягаться. Она еще раз перевела дыхание, стараясь прогнать прочь приступ тошноты. Подняла сиденье унитаза на случай, если ее вырвет. Унитаз был весь в пятнах крови. Только этого ей и не хватало. Ханну дважды вырвало, после чего она спустила воду. Закусив губу, она вытащила сложенный листок бумаги, на котором Мэри накорябала что-то о ней и Ричарде, и наконец прочитала написанное.
Она была молода и хороша собой, но всегда некстати с ее европейско-католическим воспитанием и шотландской картавостью… дети всегда дразнили ее за акцент и смешное «р». Когда она выросла и стала хорошенькой и грудастой, мальчики легко забывали про ее акцент. Но к тому времени Ханну больше влекло к их отцам – мужчинам, которые много где побывали и много чего видели. Ханну, которая сама мечтала стать писателем, тянуло к мужчинам, которые жили в своих головах. Ей нужен был эстетический опыт, ее притягивало к ним, как гвоздик к магниту.
Ее профессор был мужчиной, который уже поистратился, когда она стала его студенткой. Но в те первые дни посещения его лекций научная степень и способность жонглировать словами перед аудиторией поклонников Хемингуэя завораживали Ханну, заставляя ее закрывать глаза на его многочисленные недостатки. Ханне нравились работы Ричарда по Хемингуэю, Андерсену и Фицджеральду. Ей нравилось его описание жизни Папы в Париже больше всего, что ей когда-либо приходилось читать, а к тому времени она уже прочитала почти все что можно.