Убить и умереть
Шрифт:
Иван понял, когда это случилось. Не тогда даже, когда он узнал о смерти Нади. Это было тяжело, но после этого он мог жить и стремиться к цели, которая у него была – убить Крестного, взорвавшего Надю в высотке на площади Восстания. Но когда он достал, наконец, Крестного и разодрал под водой его горло, смысл жизни ушел из его существования и осталась только инерция движения во времени, которая и занесла его в этот подвал, словно нарочно, чтобы дать ему возможность понять, что с ним произошло...
Он был постоянно не свободен от чужой воли, он был марионеткой в чужих руках, хотя и не сознавал этого никогда. Напротив, ему казалось, что
Родители... Мать, парализовавшая его волю своей слепой эгоистической любовью и не допустившая в его жизнь женщину раньше, чем его увлекли другие дела, в которых участвуют одни мужчины. Мужчины без женщин, как сказал его любимый писатель... И еще – победитель не получает ничего. Он, Иван был победителем, он пережил всех своих врагов и... У него нет абсолютно ничего...
Иван вновь почувствовал себя голым на многолюдной площади. Люди смеялись над ним и показывали на него пальцем... Он заскрипел зубами и вспомнил отца.
У отца были две отвратительные привычки, которые настолько раздражали Ивана, что он готов был задушить его своими тогда еще детскими руками. Отец постоянно скрипел зубами и еще – чавкал во время еды, невольно провоцируя Ивана вскакивать из-за стола и уходить в другую комнату... Но сказать об этом отцу Иван не мог. Он чувствовал, что дело тут не в том, что отец не закрывает рот, когда жует, это только повод для ненависти...
«Хорошо, что он вовремя умер, – подумал Иван. – А то бы я его однажды просто убил...»
Отец первым начал подавлять его волю и породил в Иване жуткое сопротивление, которое стремился переломить и заставить непослушного сына поступать, как считал нужным он. Мать иногда заступалась за единственного сына. Но это только рождало скандалы между родителями и не давало никаких других результатов...
Иван хорошо помнил, как он впервые ударил отца. Ивану было тогда пятнадцать лет и его ненависть к отцу достигла предела. Тот же заставлял Ивана каждый день завтракать с собой за одним столом и при этом немилосердно чавкал. У Ивана от отвращения мурашки бегали по спине, он сидел как на иголках и постоянно вскакивал из-за стола. Но отец каждый раз окриком возвращал его обратно. Наконец, Иван начал подозревать, что отец знает, что Ивана сильно раздражают звуки, которые он издает во время еды, и старается нарочно погромче чавкать и скрипеть зубами, когда Иван сидит за кухонным столом вместе с ним...
Однажды Иван, не выдержав такого издевательства отца, прекратил есть и, положив вилку на стол, выпрямился на своей табуретке... Отец посмотрел ему прямо в глаза и вдруг... начал демонстративно чавкать... Иван не мог бы сказать, что действовал в этот момент осознанно, – его руки сами схватили тарелку с недоеденными макаронами и залепили ею прямо в лицо отцу.
Тот замер, слизывая с усов жидкую коричневую подливку. Иван тоже замер, сам пораженный тем, что сделал. Отец сидел неподвижно целую минуту, а потом коротко размахнулся и влепил сыну затрещину, от которой тот скатился со своего табурета и полетел головой под раковину, где стояло мусорное ведро.
Это мусорное ведро больше всего его и взбесило. Иван
После этого Иван сел вновь за стол и начал озираться в поисках своей тарелки...
Отец тяжело встал из-за стола и не обращая внимания на боль в пробитой руке, жестоко избил Ивана, стараясь бить его по лицу именно той рукой, из которой хлестала кровь... Ворвавшаяся в квартиру мать еле-еле отняла Ивана у отца. На Иване уже не оставалось живого места, а тому все казалось мало...
Только теперь Иван понял, что сцепился тогда с отцом из-за пустяка... Когда умерла мать, Иван сам заметил, что привычки отца скрипеть зубами и чавкать за столом перестали его раздражать. Он больше просто не обращал на них внимания. Он уже побывал на первых сборах в лагере, куда их возил вербовщик и твердо решил, куда ему идти после десятого класса...
Роль отца, подавляющего его волю, взяли в скором времени наставники в лагере... Иван даже не заметил, как произошла эта подмена.
Он больше не мог валяться на топчане, ворочаясь среди затхлых тряпок. Он сел и попытался сообразить, сколько времени прошло с тех пор, как он попал в этот подвал. Ивану казалось, что совсем немного. Ведь всего несколько минут назад он швырнул череп, найденный на полу в керосиновую лампу... Нет, после этого он, кажется совершенно машинально подошел в темноте к ящикам с консервами и взяв первую попавшуюся банку открыл ее своей финкой и съел. Или даже не один раз он это проделал? Иван не мог точно ответить...
Он нашел в кармане фонарик, и его тусклым лучом посветил вокруг своего топчана.
Он насчитал пять пустых банок из под консервов и пустую бутылку из-под гаванского рома. Оказывается, он пил это пойло Крестного! И не помнил этого. Среди пустых консервных банок он заметил и помятую, открытую жестянку от «Завтрака туриста».
– Ну и гадость! – передернул плечами Иван, хотя не мог даже припомнить вкуса этих консервов. – Неужели я это ел?
Сколько же дней он провел в подвале? Два? Пять, по количеству банок из-под консервов? Неделю? Часы на его руке стояли...
Ивану стало казаться, что он провел в этом подземелье всю жизнь. Паника волной прокатилась по его душе и вынесла его из подвала наружу...
Над окраиной Москвы стояла ночь. Небо было чистым и прозрачно-черным, сквозь него проглядывали белые звезды с фиолетовым отливом. Их было столько, что у Ивана мгновенно закружилась голова, он сел на траву и обхватил голову руками. Кружение понемногу успокоилось, и Иван начал понимать, что слишком долго просидел в подвале, погружаясь в свою память...
Он ощутил зверский голод, но возвращаться в подвал ему очень не хотелось. Иван сорвал травинку и разжевал. Рот заполнила горькая полынная слюна. Он сплюнул, поднялся на ноги и зашагал по направлению к Москве.
Его совершенно не интересовало, как будут реагировать на него встречные, – шарахнутся к телефону и начнут названивать в милицию, сообщая о том, что видели убийцу генерала Камышова, или просто достанут пистолет и начнут палить в Ивана...
Его судьба была ему абсолютно безразлична. Он чувствовал полную свободу – свободу от страха перед смертью и от желания жить. Иван понимал, что теперь он может делать все, что хочет.