Убить Ланселота
Шрифт:
– Как самого себя. Вы позволите? – Круглолицый подсел к путешественникам. Перед ним тут же появилась запотевшая кружка пива.
– Да, пожалуйста, – запоздало пискнула Лиза. – Садитесь.
– Бог мой! – Круглолицый отхлебнул из кружки. – Вам сильно повезло. Розенмуллен… Кто о нем расскажет лучше меня? Все будут врать, ловчить, изворачиваться.
– Почему, сударь?
– Почему? – Толстячок обвел помещение презрительным взглядом. – Да потому что они жалкие трусы. Приспособленцы. Хамы. Верите ли, сударыня, – обратился он к Лизе, – каждый считает себя вольнодумцем и бунтарем.
Неулыбчивый господин за соседним столом потер ладонью ухо. Заморгал растерянно:
– Ничего не слышу. Оглох, ей-богу, оглох.
Круглолицый презрительно усмехнулся. Вскочил, расплескивая пиво, вытянул палец:
– А? Гляньте на него. Циник. Прохвост. И все такие. Все! Без исключения. Спросите трактирщика: кто не пьет в счет праздника? Не найдете таких. Все бунтуют. И у всех подхалимские рожи.
– Как вас зовут, сударь? – поинтересовался Хоакин.
– Эрик. Эрик Румпельштильцхен. Я управитель Базилисковой Камении, герцогского дворца. А ваши имена, милейшие?
Путешественники представились. Эрик доверительно наклонился к стрелку:
– Чтоб вы знали: на праздник сам же герцог денег и дал. В поддержку свободомыслия. Но эти – что они в свободе понимают-то?
Он шумно отхлебнул из кружки. Перед носом его невесть откуда взялось блюдо с мясными рулетами. Эрик схватил кусок двумя пальцами, обнюхал.
– Вы-то сами откуда будете? – спросил он, жуя.
– Путешественники мы. Странствуем для собственного развлечения.
– Странствуете? – Эрик вновь отхлебнул и вытер губы рукавом. – Не цыгане? Герцог любит, – он пощелкал пальцами, – комедиантов. Истинный покровитель искусств, новый Петроний Арбитр. Если пляшете, поете – могу похлопотать. Не пожалеете.
Он обвел зал повелительным взглядом:
– Всех касается. Слышали? Молчим?
Бюргеры притихли. Никто не рисковал поднять глаза от тарелки, чтобы не встретиться взглядом с Румпельштильцхеном.
– Вот, – горько усмехнулся он, – все их хваленое вольнодумство. – Он доверительно придвинулся к Хоакину: – А я не боюсь показаться рутинером. Среди моих предков был бургомистр. Помните легенду? Ланселот, перводракон… И бургомистр, само собой разумеется. Так вот, он – тот самый. И я этим родством горжусь. За то меня герцог и ценит.
– Правда? – Стрелок вытащил из-за пазухи письмо. – Очень кстати. Узнаете печать? А подпись?
– Шарлатан. – Управитель потянулся к письму. – Пишет герцогу Розенмуллену. Вы позволите прочесть?
– Я обещал его магичеству передать из рук в руки.
– А, ну хорошо. – Эрик убрал руки. – Посмотрим, как вы попадете к герцогу без моей помощи.
Он покачался на стуле, заложив руки за голову:
– Хозяин! Еще кружечку. Свобода, как говорится, равенство набраться.
Число пустых кружек на столе росло. Выражение Эрнкова лица становилось все более скучающим.
– Хоть бы подрались, – пробормотал он. – Шваль людишки… – Он огляделся, намечая жертву: – Вот ты. – ткнул пальцем. – Да, ты, с бантом. Тебе говорю!
Господинчик с крысиным лицом заозирался:
– Я?
– Ты,
Человек с бантом растерянно хихикнул и засеменил к управителю.
– Ты кто? Поэт? Поэт, не отпирайся, наслышан. Читай стихи. Революционные. Ну?
Бедняга побледнел.
– Я… я не умею, господин Румпельштильцхен!… Я – поэт, да. Но какой поэт? Лирический. Спросите – каждый подтвердит.
Он обвел посетителей умоляющим взглядом. Молчание было ему ответом. Казалось, даже столы попытались отодвинуться от него.
– Значит, не поэт?
– Нет.
– Не поэт…
– Но я могу попробовать.
– Уж попробуй. – Румпельштильцхен развязно похлопал его по животу. – Уважь ценителя. Попытка не пытка.
Декламатор подобрался. Откашлялся, одернул сюртучок. В голосе его проскользнули неуверенные нотки:
– В синем небе, —начал он.
Пташка реет?Эрик приопустил ресницы. Кивнул благосклонно,
В пташке – недовольство зреет, —продолжал поэт.
Пташка, пой. Курлыкай! Тенькай! Но… вполклюва. Помаленьку.Понемногу он раздухарился:
Дать бы этой пташке крыльев Да простору изобилье. Ух, она б склевала мошку! Но… вполклюва. Понемножку. Что ж ты реешь, пташка, гордо? Далека ты от народа. Славь же бурю песней звонкой! Но… вполклюва. Потихоньку.В зале стало тихо. Человечек с крысиным лицом стоял, закрыв глаза. На кончике его носа повисла прозрачная капля.
– Что ж… – Румпельштильцхен пожевал губами, словно пробуя стихи на вкус – Мило, мило. С изюминкой. Эзоповым языком, так сказать… Сударь, вы – истинный бунтарь. Поздравляю!
Он два раза прикоснулся ладонью к ладони. «Бородаросса» взорвалась аплодисментами.
– Браво! Браво! – кричал человек с мрачным лицом, бывший глухой. – Бррррависсимо!
– Какая аллегория! Какая ирония, тончайшие намеки!
Поэт покачнулся. Он бы упал, если бы его не подхватили. Герой дня пошел по рукам. Доннельфамцы наперебой угощали его пивом и ветчиной.
– Всем пить за здоровье бунтаря! – кричал Эрик, перекрывая шум. – Господин герцог угощает. Эй, кто там под лестницей прячется? Подать сюда!
Бюргеры полезли под лестницу. После недолгой возни перед Эриком предстал растрепанный бродяга в берете и заляпанном красками камзоле – чернявый, с пронырливым лицом. Одного глаза у незнакомца не хватало. Лицо пересекал шрам.