Убить перевертыша
Шрифт:
— Тебя когда завтра будить? — спросил он. — Мне-то рано…
— Перед самым отъездом, — сказал Сергей и принялся раздеваться.
— Германский автобан — это песня без слов, симфония без музыки, это картина, хотя цвет у нее один — цвет бетона. Ни перекрестков, ни светофоров, ни баранов-пешеходов. Автобан — это вечное движение, кровеносный сосуд без тромбов. Ехать по нему — радовать сердце. И, стало быть, у автобана есть еще одно благодатное свойство — оздоровляющее. Российскому шоферу, кто хоть иногда попадает на автобан, не нужны поликлиники…
Коля Каляев расписывал прелести немецких дорог до самого Касселя, первого крупного
— Главное — страховка. Если страховка уплачена, кати без проблем.
Но тут полосатая машина подошла к «БМВ» поближе, замигала правым фонарем и для убедительности вякнула сиреной, — дескать, пожалте на боковую полосу.
— Нам?! — ахнул Коля и чуть было по российской привычке не даванул на газ. Но тут же сбросил скорость. — Никогда не останавливали. Чего им надо?
Сергей подумал о себе, и ему стало страшно: неужто ищут? Если так, то каким же провидцем был Кондратьев, готовя для него другой паспорт!
Шупо подошел неспешно, помахивая, как сперва показалось Сергею, ракеткой для пинг-понга. Потом рассмотрел: это у него такой жезл. По кругу ракетки надписи — «Halt», «Polizei». Блестящая темно-зеленая куртка с серыми погончиками, белая рубашка с черным галстуком, фуражка с белым верхом и многолучевой звездой на тулье. Серьезный представитель официальной власти, а не какой-то там подкидыш-агент.
Шупо и повел себя официально. Окинул их каменным взглядом и, ни слова не говоря, протянул руку. Коля поспешно подал ему документы, все, какие имелись. Полицейский переложил их в левую руку, а правую просунул глубже в открытое окошко в направлении Сергея, скомандовал отрывисто, как собаке:
— Пас!..
Обижаться было — себе дороже. Тем более что ничего обидного не произошло. Так полицейские всегда требуют паспорт.
Затем шупо неспешно пошел к своей машине, стоявшей позади в десятке метров, сел в нее. Через стекло было видно, как он и его напарник перелистывают документы, говорят о чем-то меж собой.
— Ты сиди, ты пассажир, — сказал Коля. — А мне положено осмотреть машину, раз уж стоим.
Едва он вылез, как те двое тоже вылезли, подошли. О чем они с Колей говорили, Сергей не слышал, но видел, как Коля открыл багажник. Покопавшись в нем, шупо полезли в салон с обеих сторон, принялись трогать и перекладывать коробки да свертки Колиного торгово-челночного бизнеса. И наконец отвалили. Отдали документы, козырнули, бросили традиционное "Чус!" — «Привет», дескать, и умчались с запредельной скоростью. А Коля, усевшись на свое место, все не заводил машину, вскрикивал, хлопая обеими руками по рулю:
— Никогда не останавливали. Может, ты чего натворил?
— Аки агнец! — засмеялся Сергей, подняв руки.
— Тогда садись-ка за руль, агнец, отдохну маленько.
— А если они опять?
— Бомбы в одно место дважды не падают.
Автобан для Сергея был в новинку. Столько ездил по нему, но всегда пассажиром. А за рулем, оказывается, совсем другое дело. Высокая
— Ты одного себя везешь, а у меня — бизнес, — добродушно намекнул Коля. — А бизнес — дело святое.
Остудил. Пришлось сбросить скорость до рекомендованных 130.
Долго молчали, что было на Колю совсем не похоже. Временами он взглядывал на своего пассажира с каким-то особым вниманием, и у Сергея возникло подозрение: а не в курсе ли Коля его секретной миссии? Может, весь этот спектакль разыгран не иначе как по сценарию Кондратьева? Значит, Коля — один из них? Или он такой же лох-курьер? Гадать было бессмысленно, спрашивать тем более.
27
Чемодан Кондратьев не прятал. Небольшой, невзрачный и мягкий, похожий на дорожную сумку, он лежал на верхней багажной полке, не привлекая внимания. Обычно-то немцы в дороге чемоданами себя не обременяют, сдают их в багажный вагон. Но он не мог сдать, поскольку не знал, где придется пересаживаться. При малейшем подозрении на слежку вышел бы на первой же станции, чтобы сесть в другой поезд, идущий, может быть, даже и в обратную сторону.
По документам он был сейчас благопристойным немцем-пенсионером, вознамерившимся на старости лет поглядеть на недавно обретенные фатерляндом восточные земли. Чтобы не привлекать к себе внимание, ехал не скоростным поездом, в вагоне третьего класса без купе, похожем на подмосковную электричку. Здесь было больше вероятности нарваться на болтливых соседей: поезд останавливался на всех станциях, и пассажиры менялись часто. Но были и свои преимущества: чаще остановки — больше возможностей сойти, когда понадобится. Назойливость соседей не пугала, поскольку была ночь и все спали. А спешить ему было некуда. В Росток надо прибыть не слишком рано, чтобы не торчать на пустом вокзале белой вороной. Да и нужный ему офис, где решались дела Костика, раньше девяти не открывался.
Пока что никто ему не досаждал и ничто не настораживало. Лишь на последних перед Ростоком километрах началась подозрительно частая проверка билетов. Только что приходили контролеры и — опять. Последние даже прицепились к нему.
— Почему вы свой чемодан не сдали в багаж?
— У меня не чемодан, а все равно, что дорожная сумка, — бестактно зевнув, ответил Кондратьев, присматриваясь к контролеру. Не новый, а все тот же, который приходил раньше и не придирался.
— Нет, это тяжелый чемодан.
— Какой же он тяжелый? Пустой почти. Только что поесть да личные дорожные принадлежности.
— Все равно снимите с полки, может упасть.
— Пожалуйста.
Он неторопливо встал, потянулся, по-стариковски потер поясницу, колени, дождался, когда контролер отойдет и отвернется. Пришлось напрячься и довольно тяжелый чемодан снимать с багажной полки так, будто он ничего не весит. При этом старая артритная боль, словно шилом, проткнула плечо.
Контролер ушел. Кондратьев положил чемодан рядом с собой на сиденье, откинулся, всем своим видом показывая, что хочет спать. А сам сквозь прищур глаз присматривался к пассажирам, которых во всем вагоне было не больше двух десятков. Если кто вскочит и побежит вслед за контролерами, значит, наблюдал со стороны и они кого-то ищут. Но никто не встал, не вышел, и Кондратьев успокоился.