Убить Петра Великого
Шрифт:
Поднявшись на верхнюю клеть, Глебов осмотрелся. Монастырь словно вымер, не раздавалось ни звука. Степану он показался каким-то неживым и холодным, каким может быть разве что склеп. Вокруг только толстый камень, от которого так и веет подземной сыростью.
Последняя дверь была слегка приоткрыта, и через узкую щель на щербатый каменный пол падала узкая мерцающая полоска света. Она ложилась на противоположную стену и свечой убегала к самому потолку. Из-за двери раздался певучий звонкий голос. Затаив дыхание, Степан вслушивался в знакомые интонации. С такой душой могла петь только царевна Евдокия Федоровна.
Слегка
Степан Глебов с волнением наблюдал за дрожащими ресницами Евдокии. Заметил, как в самом уголке глаз зародилась слеза и сбежала на середину щеки, оставив после себя влажный сверкающий след.
Душу окольничего раздирали противоречивые чувства. Ему хотелось броситься государыне в ноги, поклясться в верности и ладонью утереть набежавшую слезу. И в то же самое время он был готов бежать от ее палат очертя голову. За подобную дерзость стрельцы безо всякого разбору могут порешить на месте. И, только вспомнив Петра, хмурого, как похмельное утро, Глебов решительно распахнул дверь.
Только сейчас Степан заметил, что на Евдокии было лишь исподнее: подол, задравшись, открывал упругие ноги. Никогда прежде его не волновала женская нагота так остро, как в эту самую минуту. Легкий сквозняк остудил тело царевны, и он заметил, как кожа на икрах покрылась крохотными мурашками.
— Марфа, это ты?
Окольничий молчал, не в силах проронить даже слово.
Повернувшись, Евдокия Федоровна увидела Степана, стоящего в дверях, и крик, готовый уже вырваться наружу, застыл на приоткрытых губах.
Никогда еще государыня не была столь красивой.
— Ты? — почти беззвучно шевельнулись губы.
С шеи на исподнее государыни свешивалась золотая цепочка с крохотным крестиком. Грудь взволнованно колыхнулась, и распятие, ожив, спряталось в самой середке, где-то в глубокой складке.
— Я, государыня, — ответил смиренно Степан, не узнавая собственного голоса.
Страх куда-то улетучился. Весь мир сузился до маленькой низенькой кельи. Точнее, это была целая вселенная, где государыня была полновластной хозяйкой.
Степан сделал шаг. Еще один, такой же нерешительный. Сейчас между ними должно случиться то, от чего они отказались в молодости. Но даже судьба, которая возвела между ними непреодолимую преграду, не может помешать их сближению. Достаточно только протянуть руку, и можно почувствовать обжигающее прикосновение любимой женщины.
— Иди отсюда, Степан, грех это. А то закричу.
— Кричи, государыня, — хмелея от близости, проговорил Степан. — Уж лучше пусть меня здесь порешат.
Ладони государыни ослабли, и на дощатый пол, позвякивая, упали спицы. Плетеные кружева слегка подрагивали в пальцах государыни, закрывая ее круглые коленки.
Жар был сильный, он буквально сжигал Степана изнутри, мешал говорить.
— Какая у тебя кожа-то беленькая. — Он присел и осторожно коснулся обнаженной лодыжки государыни. Раньше-то, бывало, мял ее сколько хотел. А сейчас только от одного прикосновения едва разум не помутился. — Как снег, —
Не останавливаясь, пальцы скользнули выше. Добрались до коленей. Задержались ненадолго, будто бы для того, чтобы отдохнуть, а потом устремились далее к бедру, слегка раздвигая ноги. Царица вздохнула глубоко, подавшись вперед.
— Не надо, Степушка, не надо… Ведь узнать же могут. Грех-то какой!
— Не бойся, государыня, не узнают, — легкомысленно пообещал Степан, приподнимая исподнее.
Всего-то легкая заминка, после которой Евдокия, окончательно сдаваясь, подняла руки. Легкий полупрозрачный шелк скользнул по гладкому телу, обнажив красу неописуемую. От прежней плоскогрудой девчонки не осталось и следа, перед Степаном была дородная женщина, понимающая и ценящая мужскую ласку. Не удержавшись, Глебов притянул государыню к себе и услышал протестующий шепот:
— Не на лавке же, охальник. Я сама до постели дойду. Да и щеколду не забудь задвинуть, не ровен час, войдет кто!
Сбросив с себя оцепенение, Степан на деревянных ногах протопал к двери, обернувшись, увидел, как Евдокия Федоровна, уже совершенно не стесняясь своей наготы, направилась к постели. Откинула одеяло и расположилась у стеночки, оставляя место и для Глебова. «Точно так же она поджидает и государя», — шевельнулась внутри Степана гордыня, перемешанная с ревностью, заглушив прочие чувства.
Сняв кафтан, Степан бросил его рядом с исподним государыни. Поймал ее слегка насмешливый взгляд. Развязал порты, положил их аккуратно и, задув свечу, затопал босыми ногами к царице.
В избу к солдатке Степан Глебов вернулся только под самое утро. Разобиженная, она открыла щеколду и, едва взглянув на полюбовника, удалилась в избу.
Оно и к лучшему. В наступившее утро Степану Глебову было не до разговоров. Сладость познается только в настоящей любви. Прожив тридцать с лишним годков, Степан Глебов теперь понимал, что прежние его отношения с бабами были всего лишь баловством, а то, что приключилось нынешней ночью — настоящее чувство. Оказывается, нужно попробовать полсотни девок, чтобы понять истину.
Несмотря на бессонную ночь, уснуть Степан не мог. Долго ворочался, прислушиваясь к вздохам хозяйки.
На следующий день ближе к полудню заявился Назар Маршавин. Уверенно протопал через избу прямиком к разнежившемуся Глебову. Отыскал в углу кувшин с брагой и, крякнув от удовольствия, налил полную братину.
Толкнув под локоть задремавшего было Глебова, Маршавин мелко хихикнул:
— Ну и каково оно с царевной-то, а? Наверное, как-то по-особенному?
В какой-то момент Степан вдруг ощутил невероятную потребность поделиться пережитым. Поведать об испытанном, рассказать, какая упругая и нежная кожа у царицы, о том, что у самого паха имеется родимое пятно светло-коричневого цвета величиной с фасоль. Не удержавшись, он прикоснулся к нему губами, вызвав невольный восторг государыни. И даже когда уходил от нее утром, никак не мог поверить в состоявшееся счастье. Откинув одеяло, Евдокия тихо посапывала, обнажив бок. Исподнее аккуратно уложено на табурете, поверх которого, провалившись в ткань, торчал золотой крест, снятый с шеи царицы.