Убить Петра Великого
Шрифт:
— Только самую малость, а то в горле першит.
— Егорка, налей гостю хмеля, — распорядился князь Ромодановский.
Прибежавший Егор черпанул ковшом из бочки брагу и налил ее в пустой стакан, стоящий на столе.
— Твое здоровьице, боярин, — обхватил длинными пальцами стакан посыльный и жадно выпил угощение. — Ядреная, — довольно протянул он, утерев рукавом мокрый рот. — Такая, что аж глотку дерет. Иноземная водка послабже будет.
— На словах князь передал что-нибудь? — спросил Федор Юрьевич.
Скосив взгляд на брагу, стоящую в самом центре стола,
— Сказал, что пусть Федор Юрьевич присмотрится к тем, кто прибыл в последние недели. Среди них могут быть лазутчики шведского короля.
— Ах вот оно что! Ладно, иди, — отмахнулся Федор Юрьевич. — Хотя постой… Как там в Стокгольме?
Махнув безнадежно рукой, посыльный отвечал:
— Маета одна. Скукотища! Бабы и то худые, подержаться не за что.
— Я не о том, болван! Что там о России глаголют?
— Говорят, что война с русскими будет… Вот только когда, неведомо, — развел он руками.
— Ступай!
Князь Ромодановский внимательно перечитал письмо. Князь Черкасский сообщал о том, что в Москву королем было отправлено доверенное лицо самого Карла ХII с особой миссией. Оставалось только выяснить, что это за лицо и что за миссия. За последний месяц в Кокуе осело восемь человек: пять мужчин и три женщины. Следовало присмотреться к ним повнимательнее.
Солнце спряталось за близлежащую церквушку, купола которой сделались темно-красными, будто пролитая кровушка. «Ну и почудится же такое! — Рука князя невольно потянулась ко лбу. — Посидишь тут в пыточной, позлодействуешь, так еще и не такое привидится!»
Из Преображенского приказа никто не уходил. Изба пустела только тогда, когда Ромодановский отправлялся в свой дом. Но часто бывало, что, перепив, он засыпал где-нибудь на топчане, а то и вовсе укладывался под дыбой. И тогда челядь, стесненная его присутствием, разбредалась по приказу в поисках удобных уголков для сна.
Время неумолимо приближалось к полуночи и, судя по огромному жбану с брагой, что был выставлен на столе, князь покидать приказ не собирался еще долго.
Дверь приоткрылась, и в проем просунулась кудлатая голова дьяка Назара Маршавина. Хлипенький, неимоверно худой, с синюшным носом, что выдавало большую страсть к зеленому змею, он тем не менее являлся доверенным лицом князя Ромодановского.
Дьяк обладал самой заурядной внешностью. Не опасаясь его присутствия, простой люд мог говорить что угодно. Никто и не подозревал о том, что невзрачный тип с испитым лицом внимательно вслушивался в речи, выискивая крамолу.
Многие из болтунов впоследствии оказывались в казематах Преображенского приказа, так и не догадавшись, какая именно нелегкая привела их сюда.
— С чем пришел?
Назар протиснулся в щель. Сгорбившись в почтении, заговорил вкрадчивым голосом:
— Третьего числа в доме игумена Сильвестра Медведева собирались подозрительные люди. Среди них немец Мюллер, а с ними еще один вновь прибывший…
Князь Ромодановский поморщился. Мюллер уже трижды заявлялся к царевне. Год назад, в обход Петра, он доставил ей письмо от саксонского курфюрста.
— Как
— Фамилию запамятовал, уж больно она заковыристая.
— Где он остановился?
— У трактирщика Ганса.
— Ох уж этот Ганс! — вздохнул Ромодановский. — Сколько он в Москве живет?
— Да уж, пожалуй, лет пять будет. Дочки у него очень хороши, особенно старшая, Гретхен, — отвечал Маршавин, широко улыбаясь.
— Ты не лыбься понапрасну. Знаю, о чем ты думаешь. Придет время, я с ним разберусь, — пообещал Ромодановский, наливаясь злобой. — О чем говорили у игумена?
— Не ведаю, князь. Хотел было к окнам подкрасться, так они пса с цепи спустили. Он, окаянный, полночи вокруг здания кружил, приблизиться не давал.
— Что потом было?
— На следующее утро немец Мюллер отбыл к Софье Алексеевне. Видать, за советом, а с ним и этот новый поволочился, что из Швеции прибыл…
— Опять какую-то крамолу надумали. Уж больно она его хорошо привечает. Вот разве что только с хлебом и солью не встречает, — вздохнул князь.
Князь Ромодановский все более мрачнел.
Царевна не умела сидеть сложа руки. Она поддерживала тесные сношения со шведским королем, с императором Римской империи Леопольдом I, а также всеми, кто, по ее мнению, мог бы помочь ей получить престол. В одном из перехваченных писем к шведскому королю она называла себя «единоличной хозяйкой России». Игумен Сильвестр Медведев был дружен с полюбовником царевны князем Голицыным и часто объявлялся в его доме. О чем они говорили, неизвестно, но, как поведал приказчик, впоследствии допрошенный в Преображенском приказе, государя в разговорах поминали нередко. Чего же царевна надумала на сей раз?
— Беспокоит меня этот трактирщик Ганс. А более его дочки.
— А дочки-то чего? — едва не поперхнулся Маршавин.
— Чего говоришь? Егор! — громко позвал Ромодановский.
— Здесь я, Федор Юрьевич, — выскочил из коридора исправник.
— Ну-ка расскажи, как там Гретхен? Пусть и дьяк тоже послушает, а то он уж больно на девку запал.
— Мне кажется, что она совсем не та, за кого себя выдает.
— С чего ты это взял?
— Есть на то причины, князь. Прибыла она позже этого Ганса. Лазутчица она! Да и не держатся так с отцом! Мне думается, что они того… полюбовники.
— Ишь ты куда хватил! — подивился Маршавин.
— Как-то я в трактир нежданно вошел, так он ей что-то на ушко нашептывал и за перехват держал. А определил он ее в трактир не случайно, девка она красивая, — блаженно сощурился исправник, — вот стрельцы и прут валом! От них можно немало услышать, а все это в уши шведам попадает. Оно сразу видно, что трактир — не ее дело, для другого она служит.
— С чего ты взял? — вопрошал Маршавин.
— Как тебе сказать, дьяк, — задумчиво протянул исправник. — Уж больно она спесива для трактирщицы. Даже на стрельцов посматривает так, как будто бы они у нее в услужении. Глядя в ее строгие глаза, так и хочется взять швабру и самому полы натирать. Хе-хе-хе! — расхохотался Егор, не разжимая зубов.