Убить Петра Великого

Сухов Евгений Евгеньевич

— Так и что с того?

— Вчера вечером посыльный к Ромодановскому прибыл от Петра Алексеевича.

— Вот как! — ахнула царевна.

— Я как раз в сенях находилась. Меня рекруты супом грибным угощали.

— Дальше говори, — поторопила Евдокия Федоровна.

— Почуяла, что неспроста. А когда князь Ромодановский во двор вышел, так я к нему в палату тайком заглянула. Посмотрела на стол, а там грамота лежит, ну я и прочитала…

— Да не тяни ты, девка! — тряхнула царевна боярышню за плечи. — Что в эпистоле?

— В

монастырь он хочет тебя отправить, государыня, — всхлипнула боярышня. — А еще наказал Федору Юрьевичу, чтобы сыск в Богоявленском монастыре устроил. Тебя в прелюбодеянии обвиняет, обо всем этом патриарху хочет поведать, — утерла боярышня проступившие слезы.

— Господи, — из рук Голицыной выскользнуло «Житие святых». Упав на пол, оно так и осталось там лежать. — Что делать-то, Евдокия?

От лица государыни, и без того бледного, отхлынула кровь, сделав его совершенно безжизненным. Черты лица Евдокии застыли, будто помертвели. С минуту она была неподвижной, уперев взгляд в противоположную стену, затем уста раскрылись и она произнесла тихим голосом:

— Поглядим еще, как далее сложится. Государыня — не рукавица, с руки не смахнешь! Анна Кирилловна, поезжай сейчас в Богоявленский монастырь, предупреди сестер, что едет к ним гость, кровопийца Ромодановский. Да пусть за меня не беспокоятся, тронуть меня он не посмеет.

* * *

Уже два дня Степан Глебов пребывал в селе Раево, раскинувшемся на берегу Яузы. Место тихое, неопасное. Вполне подходящее для того, чтобы переждать ненастье. А кроме того, село славилось знатными пивоварами, а доступных девиц было столько, что за пригоршню мелочи можно было скупить целый ворох. Так что знай попивай себе пиво да щупай девиц!

В селе Раево жил его свояк, с которым окольничего связывала служба государю. Прежде он был стольником при Петре, а когда увлекся «нептуновыми сражениями», занимался сбором хвороста для костров.

С пивом и в хорошей располагающей беседе время проходило незаметно, а потому два дня миновали в одно мгновение. А когда однажды Глебов продрал глаза, то увидел прямо перед собой дворового холопа Артема с растрепанными волосами. В какой-то момент Степану даже показалось, что он находится в своем доме, а верный холоп, согнувшись над хозяином, только и ждет команды, чтобы принести ковш рассола для похмелья.

Но, повертев головой, Степан обнаружил, что по-прежнему гостит у свояка, который, изрядно перебрав хмеля, негромко посапывал на сундуке.

Через алкогольный угар продралось недоброе предчувствие, и Степан, ухватив холопа за шиворот, произнес в страхе:

— Что с Лукерьей?!

Прикрыл Артем глаза, пережидая гнев, а потом, разлепив, заговорил, не смея поднять очей на господина:

— Батюшка ты наш, Степан Григорьевич, не гневись ты на нас Христа ради. Нет нашей вины…

— Да говори ты, в чем дело, холоп!

— Князь

Федор Ромодановский забрал всю твою семью в Преображенский приказ. Сказал, что пока ты не явишься, Лукерью с детушками не отпустит.

— Воды мне, — прохрипел Степан, ухватившись перстами за ворот.

— Сейчас, батюшка!

Зачерпнув ковшом из бочки воды, холоп протянул его окольничему.

— Чего ты мне в рожу-то ковшом тычешь? — горько посетовал Степан. — На голову лей!

— Как скажешь, Степан Григорьевич!

Тонкая струйка покапала на темечко окольничего, слепила растрепанные кудри и заторопилась далее за шиворот.

— Еще лей! — потребовал Степан.

— Ага!

Скребанув ковшом липовое дно бочки, Артем поднял полный ковш и, стараясь не расплескать, бережно поднял к Степану. Уперевшись локтями в колени, окольничий обхватил голову и молчал. Так бывает, когда наваливается неслыханное горе. Вот, кажется, распахнешь глаза, и все будет по-прежнему…

Вода намочила кафтан окольничего, залила сапоги и через щели в полу сбежала на землю.

— Все, — распрямился окольничий, — теперь поехали.

— Как же в таком виде, батюшка, — воспротивился холоп, — что же народ-то скажет?

— Теперь мне все равно, — махнул в сердцах окольничий.

Свояк, подложив ладонь под щеку, все так же безмятежно спал. Задержал на нем взгляд Степан, завидуя его покою, и, открыв дверь, зашагал в неизвестность.

* * *

Путь до Москвы показался дальним. Коней попридержали только у заставы поздним вечером. Тяжелый крашеный шлагбаум перегородил накатанную колею, а десятник, малый лет двадцати, глянув в карету, строго поинтересовался:

— Куда едем, господа?

— К князю Ромодановскому, дурья башка! — зло отвечал окольничий.

— Пропускай! — махнул рукой десятник.

— Беглые на дорогах шастают, — повернулся Артем к окольничему, — вот и стерегут.

Уснуть окольничий не сумел. Едва смыкал глаза, как тотчас досаждали ужасные видения. Виделись раздетые донага и распятые на полу дочери, а рядом с ними солдаты Преображенского полка. Лукерья, уже опозоренная, жалась в углу, а над ней, сотрясая огромное брюхо, возвышался князь Ромодановский.

— Ы-ы-ы! — раненым зверем прорычал окольничий.

— Вы бы себя поберегли, Степан Григорьевич, — участливо посоветовал холоп.

— Плохо мне, Артемка, — покачал головой окольничий. — Ой как мне плохо! За грехи меня господь карает.

К Преображенскому приказу подкатили за полночь. Два раза натыкались на заставы стрельцов. Угрожающе помахивая бердышами, детины останавливали карету и, узнав окольничего, отмахивались:

— Поезжай!

Вдоль ограды Преображенского приказа полыхали факелы, освещая колыхающим заревом двор. Вот она, геенна огненная! Перешагнешь порог и сгинешь в пламени…