Убить Троцкого

Маслиев Юрий Константинович

Проспав почти сутки, Михаил проснулся, когда поезд подходил к месту выгрузки. Яркое весеннее солнце стояло уже высоко. Михаил взглянул на часы. «Ого, уже полдень. Пора бы позавтракать», – и, как бы в ответ его мыслям, распахнулась дверь в купе, и в проеме появилась широкоскулая улыбающаяся рожа Лопатина.

– Подъезжаем, пора завтракать, обедать и ужинать. Ты и так проспал весь вчерашний день… А то опять, как всегда, не успеем поесть, – он скорчил жалобную мину и похлопал себя по животу.

– Да, такую гору мяса нужно кормить и кормить. Раблезианец [14] чертов, – улыбнулся Михаил.

– Если бы только гору мышц и сухожилий – это еще полбеды… Ты лучше скажи – как мозги такие прокормить, обо всем помнить должен!..

При

этом Женя, шутливо раскинув руки, добавил прикипевшее к ним троим слово «вуаля», зацепленное еще со времени цирковой карьеры Саши Блюма, и пропустил в купе повара с огромным подносом. За одним подносом проследовали еще два, тоже нагруженные дарами щедрого Дона.

14

Франсуа Рабле, французский роман «Гаргантюа и Пантагрюэль», 1533–1552 год.

После выгрузки из вагонов два отряда переодетых казаков под командованием Блюма и Лопатина двинулись к месту дислокации. Все прекрасно понимали, что шансов остаться в живых у Михаила очень мало. Только друзья верили в благополучный исход операции, зная его физические и нравственные силы, его умение управлять своим телом и духом.

Ожидая сигнала к вылету, Михаил бесцельно тынялся по взлетной полосе. Проверял и перепроверял оснащенность аэроплана, его техническое состояние, а потом, убедившись в очередной раз, что все в порядке, часами валялся на койке. И, как всегда в последнее время, когда он бездействовал, приходили горькие воспоминания, что жгли его душу, и только одно желание овладевало им – желание мстить.

По всем подсчетам, бронепоезд должен был показаться около шести часов утра, так как по переданной дезинформации псевдонаступление белых планировалось на семь.

На востоке появились первые робкие проблески зари. Михаил, нервничая, постоянно поглядывал на часы. Стрелка неумолимо приближалась к шести часам, а сигнала все не было.

«Неужели деза не прошла?» – Михаил в очередной раз направился к аэроплану. Он залез в кабину и завел мотор, прогревая его.

Ожидаемый сигнал зеленой ракеты резко отдался во всем естестве, но Михаил, подавив волнение и уняв повышенное сердцебиение, закрыл глаза, представив себе высокое голубое небо, уходящее вглубь мироздания. Он почувствовал обволакивающий его покой и только после этого, крикнув механику: «От винта!» – увеличил обороты и отпустил тормоза. Аэроплан, набирая скорость на взлетной полосе, устремился к восходящему солнцу.

Пятнадцать минут полета – и блеснула серебряная гладь воды в легкой дымке, вдалеке показались пролеты железнодорожного моста с приближающимся к нему серым, похожим на извивающуюся змею бронепоездом. Две канонерки и эсминец, охранявшие мост, находились на обычных для них, согласно разведданным, местах. Все развивалось по плану, но что-то тревожило Михаила. Что-то, что усиливало чувство опасности, часто возникавшее у него в момент непредвиденных ситуаций и часто спасавшее ему жизнь, заставило еще раз внимательно осмотреться. Так и есть: невидимые на фоне восходящего солнца, с трудом просматривались два вражеских аэроплана, которые, по данным разведки, не должны были находиться в данном районе. Времени до атаки моста оставалось в обрез, но Михаил хладнокровно потянул штурвал на себя, резко набирая высоту, стараясь вывести вражеские аэропланы из-под защиты солнечных лучей. Развернув свой аппарат перпендикулярно курсу атакующих, заблокировал штурвал и отстегнул винтовку с оптическим прицелом. Внутреннее состояние сосредоточенности и спокойствия ни на секунду не покидало его, как это случалось всегда в критических ситуациях. Встречая новую проблему в контексте своего старого задания, проанализировав ситуацию и мгновенно приняв решение, Михаил начал действовать как автомат, поэтапно решая задачи, возникающие перед ним, для достижения главной цели. Он был подготовлен к этому своими учителями чуть ли не с колыбели.

Всего два выстрела, прозвучавшие из снайперской винтовки, заставили один аэроплан, клюнув носом, резко войти в штопор, а второй – с задымившимся мотором свернуть к берегу.

Перестраивая свой аэроплан для атаки на мост, Михаил понял, что старая диспозиция требует корректив, так как время было упущено и бронепоезд уже входил на мост. Торпедировать

центральный пролет он уже не успевал, поэтому, изменив угол атаки, Михаил с гораздо большей, нежели было предусмотрено, высоты нацелился на другой пролет. В голове только промелькнула мысль о том, что не зря во время тренировок он отрабатывал несколько вариантов операции. И тут же аэроплан, послушный руке человека, ревя мотором, ринулся, подобно карающей деснице, с небес к намеченному пролету. Шансов выпрыгнуть из аэроплана, несущегося под таким углом и с такой скоростью, и не разбиться, не попасть в плен, не искалечиться (в лучшем случае) у него не оставалось. Но эта была уже следующая задача. А пока – пролет моста, как в синематографе, увеличивался на глазах. Михаил опять заблокировал штурвал, припал к спаренному пулемету и буквально смел шквальным огнем матросов с палубы проплывавшей под ним канонерки. Преодолевая ветер, бьющий ему в лицо, с трудом держась за тросы, он выбрался на крыло. Аэроплан слегка накренило, но его, согласно расчетам, несло прямо на цель. Хладнокровно просчитывая расстояние, сосредоточившись на желании выжить после выполнения задания, Михаил в последние перед взрывом мгновения оттолкнулся от крыла и со сжатыми в коленях ногами, прижатыми локтями, камнем полетел вниз. Перед соприкосновением с водой он успел резко набрать воздух. Едва не потеряв сознание от удара и с единственной мыслью – как можно дольше не всплывать, чтобы не попасть под обломки моста и бронепоезда, Михаил, как торпеда, оставляя за собой бурун, ринулся ко дну.

– Он погиб, – сказал Лопатин, переждав грохот взрыва и проводив взглядом последний вагон бронепоезда, скрывшийся под водой.

– Прыгнуть с такой высоты и уцелеть – невозможно… Прошло уже больше четверти часа, а он не показался над водой, – с горечью бормотал Евгений, обшаривая биноклем место падения Михаила.

– Не паникуй, – Саша Блюм тоже не отрывал глаз от бинокля, – не такой парень Михаил, чтобы просто погибнуть. Вспомни – он ведь вытворял фокусы и почище этого.

Но особой уверенности в голосе Саши не слышалось.

К месту диверсии со всех сторон подплывали катера, лодки, шлюпки, поэтому еще оставалась надежда на то, что среди всего этого хаоса они пропустили момент, когда Михаил мог вынырнуть. И друзья упорно продолжали просматривать каждый квадратный метр речной глади, расширяя радиус поиска.

К сожалению, не только они занимались поисками их товарища.

От берега отвалил катер, на борту которого чернели кожаные тужурки чекистов. Катер прямым ходом направился к одной из канонерок. Чекисты поднялись на борт корабля.

Смятение, поднявшееся на корабле, не осталось незамеченным. Блюм с Лопатиным, обшаривая взглядом поверхность Волги, регулярно переводили бинокли в сторону канонерки. Вскоре к борту корабля подплыла шлюпка, и на палубу подняли тело. Невзирая на окровавленное лицо, отсутствие летной куртки и большое расстояние, друзья все же узнали в поднятом пошатывающемся человеке Михаила.

Выругавшись, Блюм решил перейти ко второй части плана по освобождению Михаила.

Согласно плану, не исключалась возможность попадания Муравьева в плен. Поэтому на площади, в противоположном конце от здания царицынской Чека, куда, по предположению, должны доставить пленника, была оборудована конспиративная квартира. Она являлась законсервированной уже почти полгода – еще со времени осады города генералом Красновым, поэтому провалы, охватившие почти всю агентурную сеть Орлова, ее не коснулись. Проживала в нем, по легенде, так называемая «вдова» пламенного большевика Николая Баумана, погибшего еще в первую революцию 1905 года, к которой якобы на излечение после ранения прибыл ее сын вместе со своим сослуживцем. О том, что Ада Ивановна Бауман (настоящая фамилия – Цедербаум) была глубоко законспирированным агентом еще царской охранки, знал только граф Орлов.

Блюм направил переодетых казаков в плавни до особого распоряжения. Сам вместе с Лопатиным отправился на пароконной тачанке к своей «матушке», благо – во дворе дома можно было и оставить тачанку, и загнать коней в конюшню, как это принято во многих домах российской провинции.

Высадив Лопатина возле церкви, с колокольни которой просматривалась пристань и весь центр города, он оставил его наблюдать на случай, если Михаила повезут в какое-либо другое место. Сам не спеша двинулся по направлению к местной Чека.