Убить в себе жалость
Шрифт:
У Волкова был беспроигрышный вариант: выиграет Ширяева — они возьмутся за Курлычкина, проиграет — возьмут за жабры саму Валентину. Что касается использования видеоматериала и требования от Нины Клименко написать заявление об исчезновении сына, все это не что иное, как оперативная работа, которая изначально была направлена против Ширяевой. Одним словом, прокуратура всегда останется в выигрыше.
— Я понимаю ее, — продолжал Волков, — в своей игре она делала ставку на наши с тобой чисто человеческие качества. Она достигла определенного результата… — Выдержав паузу, Волков прямо спросил: — Ты сказал ей о нашем предварительном разговоре?
— Да, — кивнул Маргелов.
— И все же она решилась…
— Да.
— Это нам на руку.
40
Валентина не выспалась, она заварила крепкого чая и, часто зевая, помешивала в стакане ложечкой, чтобы чай побыстрее остыл.
Завтра также предстоит трудный день, и послезавтра… И все время перед глазами будет стоять ненавистное лицо Курлычкина. Выкрест, "из грязи в князи"… Трудно подобрать ему определение. Больше походит он по своей сути на крестьянина, которому дали власть и полномочия; и вот он, вооружившись вилами, заколол барина, повесил его семью и стал главным над такими же, как он, так как вовремя и пошире других открывал рот. Кулак? — раскулачить, все отобрать, жену и детей вон из дома! И пошло-поехало…
Слабая, конечно, аналогия, но из нее что-то присутствовало пусть не в самом Курлычкине, а в способе получения власти и дальнейшем развитии событий.
Валентина выпила чай, выкурила сигарету, в надежде взбодриться, прошлась несколько раз по кабинету. Вернувшись за стол, она положила голову на руки.
"Пять минут", — скомандовала она себе и крепко заснула.
Вернувшийся от прокурора Маргелов не стал ее будить. Он взял кое-какие бумаги из ящика стола и принялся за их изучение. Совсем скоро ему придется сообщить Валентине неутешительные новости. Нужно смотреть на вещи реально, прокурор прав, и он дает Ширяевой шанс, просто глупо им не воспользоваться. Что бы с ней ни случилось, и прокурору и следователю станет ясно, что же в действительности произошло, но доказать не смогут; а скорее всего не захотят, будут искать наиболее легкий путь, чтобы как можно быстрее и реалистичнее закончить дело, в котором будет фигурировать фамилия Валентины Петровны Ширяевой.
Бесполезно, подумал Маргелов, глядя на спящую женщину. Узнав, чем закончился его визит к прокурору, она, как в омут, бросится в последнюю атаку на Курлычкина и, конечно же, проиграет.
Да, прокурор прав, она делала ставку в основном на чувства, правда, подкрепленные логикой и уже свершившимися фактами, и Маргелов, опытный Маргелов, не мог до конца разобраться в ситуации, подхватывая инициативу Валентины. Здесь была если не ошибка, то слабое звено в ее мероприятии, и она не могла не знать об этом. Вот именно сейчас следователь понял, насколько честно и открыто
Гладко было на бумаге, да забыли про овраги.
На самом деле никакой логики в действиях Валентины не было, она поступала так, как подсказывали события, разворачивающиеся одно за другим. Если предыдущее было неверным, она находила продолжение. Если не могла найти его, ничего лишнего не придумывала и не металась из стороны в сторону, оставляя все на своих местах. А дальше… Нет, все же чувствовалось в ней что-то от маленького беззащитного зверька, попавшего в западню. Лисы к примеру, попадая в капкан, отгрызают себе лапу.
41
Отвечая на телефонный звонок, которых в последние дни было очень много, Курлычкин втайне надеялся услышать голос сына. Перед ним лежала теплая еще кассета, извлеченная из видеомагнитофона. Злоумышленники действовали прямолинейно, способ передачи видеоинформации остался прежним, через почтовое отделение.
На душе "киевлянина" стало полегче, когда он увидел Максима — по-прежнему пристегнутого к трубе наручниками, но с приемлемым цветом лица. Он что-то жует, зачерпывая ложкой из эмалированной чашки, облизывает губы, но в объектив камеры не смотрит. "Преднамеренно? — спросил у себя Курлычкин и ответил так: — Вряд ли". Еще чуть поразмышляв, вернулся к первоначальному выводу: сын не хочет показывать ему своих глаз. Что в них написано, прочесть можно было бы, не заглядывая в словарь: жалеет мать, отца.
"Жалеет падла!" — выругался Курлычкин, снова перенося злобу на сына.
В основном он винил в случившемся не себя, а именно Максима, за его беспечность, а последнее время за наплевательское отношение к родителям. Совершенно не ценит внимания к собственной персоне, не воспринимает ни добрых слов, ни суровых нравоучений. Как будто его воспитание прошло не в родительском доме, а на галерах.
Курлычкину нередко случалось разговаривать с сыном по телефону в деловой обстановке, он всегда насылал на свое лицо нежную заботу, любовь, демонстративно отворачивался от собеседников, едва ли не ворковал в трубку: "Здравствуй, сын. Как ты? Надеюсь, ничего не случилось? Да, детка, извини, сейчас я немного занят". Играл так убедительно, что у уборщицы порой на глаза наворачивались слезы. Не мог иначе, потому как свои же братки могут неправильно понять, когда о здоровье своего чада осведомишься вдруг второпях или, не дай бог, недовольным голосом человека, которого отвлекли от чего-то серьезного.
"Здравствуй, сын… Как ты?"
Можно было бы задохнуться от нахлынувших чувств, если бы всем браткам вдруг позвонили их чада; сколько заботы они бы вылили в эфир, столько любви, что спасение Мира не заставило бы себя ждать. Однако ужаснулось бы ложному вызову и скрылось обратно.
42
Валентина отвалила с погреба мешки и заглянула в полумрак. Снизу на нее смотрели глаза пленника. Женщина не успела переодеться: как была в платье, так и стала спускаться.
— Горе ты мое… — пробурчала она, отмыкая наручники. И по всем правилам замкнула вторую половину на своей руке. — Вперед! — скомандовала она.
Максим за четыре дня выучил эту процедуру наизусть. Сейчас они поднимутся, быстрым шагом пройдут короткое расстояние от сарая до дома, и его снова пристегнут к трубе отопления. По идее, он мог закричать, позвать на помощь, воспользоваться преимуществом в своей силе, но рядом всегда находился помощник Ширяевой, худой мужчина, на лице которого при желании можно было прочесть все, кроме сочувствия. Пленник не понимал, почему в погреб за ним спускается судья, а не передоверит это мероприятие своему партнеру.