Убить в себе жалость
Шрифт:
— Документы взял с собой?
На людях Курлычкина он имел неплохие деньги. Шесть человек из его бригады, проходящие по делу о нанесении тяжких телесных повреждений, повлекших за собой смерть, и вымогательстве, располагались в отдельной камере, рассчитанной на тридцать человек. Пальма в углу камеры прекрасно переносила микроклимат, создаваемый японским кондиционером. После того как в камеру с заключенными поставили кондиционер, начальник решил поставить и у себя чудо техники, которая в жару тридцать пять градусов превращала помещение в уютный и прохладный погребок. Холодильник и цветной телевизор у него уже были.
До
Когда-то Стас входил через эти металлические двери с электрическими замками, ему были знакомы и привратка, и отстойник.
Начальник тюрьмы провел гостя длинным мрачным коридором. У лестницы, ведущей на второй этаж, они остановились, контролер открыл решетчатую дверь, пропуская их. Точно такая же процедура у входа на второй этаж, где ритмичными шагами мерил коридор очередной продольный, изредка заглядывая в "волчки" переполненных камер.
Адвокату, чтобы встретиться с клиентом в СИЗО, приходится ждать часами, даже следователи испытывают трудности, чтобы вызвать на допрос того или иного заключенного, а Курлычкин не испытал даже дискомфорта, провожаемый лично начальником тюрьмы.
— Открой два-четыре, — распорядился начальник, используя терминологию заключенных.
Контролер открыл двадцать четвертую камеру. Он был предупрежден заранее и посмотрел на Курлычкина с неподдельным интересом.
Стас шагнул мимо него в камеру. Навстречу поднялся черноглазый паренек лет восемнадцати. На его губах играла самодовольная улыбка. Еще шесть человек были уже на ногах, когда продольный громыхал ключами, открывая дверь.
Отец и сын сдержанно поздоровались.
Прежде чем присесть на кровать, Курлычкин-старший огляделся. Он не только сидел в этой тюрьме, но и в этой камере. Когда в 1995 году главу ОПГ арестовали, под давлением "сверху" освободили под подписку о невыезде. Но не сразу, а только через год. Он тут же уехал за границу, а когда через десять месяцев дело закрыли, вернулся.
Почти та же история повторялась с его сыном. Вроде бы ничего серьезного, но на пути встала строптивая судья.
Теперь для освобождения сына все действия были четко расписаны. Вначале, конечно же, освобождение из-под стражи. Адвокат — вроде бы толковый мужик, работающий на бригаду не один год и не сделавший еще ни одной ошибки — прокололся на совсем уж пустячном деле, как освобождение из-под стражи под подписку о невыезде. Наказывать его вроде бы и не за что, тем более по большому счету тут не его вина. Курлычкин до сих пор не мог забыть дородное лицо Ширяевой, на котором лежала неизгладимая печать сурового блюстителя закона. Если бы он до суда взглянул в это лицо, то настоял, чтобы Ширяеву убрали из процесса.
Теперь ее убрали, считай, навсегда: профессионально, не совсем обычным способом, что Курлычкину очень понравилось. Потому как судья понесла справедливое наказание. У него в бригаде есть головастый парень, который не признает прямолинейных силовых актов. Он испросил неделю на то, чтобы как следует подготовиться, и ровно через семь дней доложил о результатах
5
"Жигули" девяносто девятой модели трое суток кряду стояли в начале двора, где жила Ширяева. В салоне всегда находились два человека — Владимир Тетерин и Иван Мигунов. Как только начиналась программа "Спокойной ночи, малыши!", они уезжали.
Для Тетерина эти дни были праздничным концертом, причем бесплатным. Он в голос ржал, наблюдая за полным пареньком лет семнадцати, который в основном возился в песочнице или на пару с кем-нибудь из детей крутил скакалку, через которую поочередно прыгали девчонки.
На второй день наблюдения Тетерин принес собой видеокамеру и снимал Илью Ширяева через лобовое стекло. Он-то думал, что выплакал все слезы еще в детстве, но они катились из глаз бандита, когда он во все горло хохотал, толкая напарника локтем:
— Гляди, Иван! Кулич лепит!
И едва не сполз с сиденья, когда больной паренек сам попытался прыгать через скакалку.
Илья тяжело подпрыгивал на месте, напряженно глядя себе под ноги, и был настолько сосредоточен, что на лбу проступили крупные капли пота. Широко расставленные руки во время прыжков то поднимались, то опускались. Он очень хотел научиться прыгать так, как делают это его младшие друзья, но нарушенная координация движений не позволяла ему сделать простое, на первый взгляд, упражнение.
После того как скакалка раз двадцать ударила его по ногам, по щекам паренька покатились слезы. Девочка лет восьми подбежала к нему: "Давай еще, Илья, у тебя получится. Ну, давай!"
Дети командовали ему: "Раз, два, три". А он не попадал в такт, и прикосновения веревки к ногам были для него очень болезненными.
Он хотел убежать домой, но дети удержали его: "Последний раз, ладно?"
Казалось, от напряжения лопнут его узкие глаза.
"Раз, два…"
Его ноги запутались в веревке. Он неуклюже переступал, пытаясь освободиться. Кто-то снова помог ему, и он в ожидании очередной команды приподнял круглые плечи.
"Раз, два, три…"
Его живот колыхался под клетчатой рубашкой навыпуск, он согнул ноги, приседая, думая, что так ему будет удобнее и он наконец-то сможет удачно прыгнуть.
Дети болели за него. Девочка с длинными светлыми волосами от напряжения приложила к груди руки и затаила дыхание: "Давай, Илья… У тебя получится".
Стоптанные ботинки тяжело били в асфальт: раз, два, три. Лицо блестело от выступившего пота и слез. Старухи на скамейке непроизвольно встали, с балкона раздался мужской голос:
— Давай, Илья!
На него смотрел весь двор.
Веревка продолжала бить по ногам и для несчастного парня казалась стальной лентой с острыми краями.
Губы его приоткрылись, показывая толстый неповоротливый язык, больное сердце стучало в груди, отдаваясь в голове.
"Раз, два, три…"
— Четыре… Пять…
На глаза девочки проступили слезы: Илья прыгал, а скакалка послушно избегала его ног, чиркая по асфальту.
— Шесть… Семь…
Он прыгнул семь раз и упал. Он плакал от счастья. Его стриженой головы касались детские руки.