Убить зверя
Шрифт:
– За деньгами, – старик улыбнулся и задорно подмигнул. – Ждите, я буду у вас через два-три часа…
Актриса хотела что-то сказать, однако Егор Павлович уже закрывал входную дверь с другой стороны…
Он вернулся, как и обещал, спустя три часа с четвертью. Достав из тайника в своей квартире заначку, он с досадой крякнул: ремонтные работы и безумные для его возраста траты на одежду опустошили ее почти полностью. Осталось всего-ничего – чуть больше тысячи долларов. При других обстоятельствах это его не смутило бы – заказов на резные работы хватало. Но неожиданная смерть любителя мебели "под старину" отодвинула получение денег за буфет на неопределенное время, а остальные поделки находились в незавершенном состоянии. Поразмыслив, Егор Павлович отправился к одному из самых богатых заказчиков, директору какого-то общества с ограниченной
К счастью, заказчик оказался на месте и в хорошем расположении духа. Он молча достал тысячу долларов и лишь поинтересовался, когда будет закончена резьба на дубовых дверях для его коттеджа. Старик горячо заверил, что теперь он вывернется наизнанку, но сделает все даже раньше срока. На том они и расстались, довольные друг другом.
Увидев деньги, Ирина Александровна поначалу удивилась, затем начала отказываться принимать их, после стала настаивать на том, что должна написать расписку, так как берет эти две тысячи долларов взаймы, а потом вдруг упала на грудь Егора Павловича и зарыдала словно ребенок – взахлеб…
Вторая половина того дня и ночь показались старику ожившей сказкой. Поначалу они поменяли доллары и заплатили долг по квартплате, чем удивили перевидавших многое сотрудниц сбербанка до полного изумления. Наверное, их посчитали рехнувшимися или весьма состоятельными. По крайней мере, старик был уверен, что теперь косточки странных – чтобы не сказать больше – клиентов удивленные женщины будут перемывать не один день. Что ж, каждому своя радость и забава.
После они битых два часа бродили по манежу, где демонстрировались полотна итальянских живописцев эпохи Возрождения. Возбужденный как никогда прежде, Егор Павлович больше смотрел не на картины, а на сияющее, одухотворенное лицо Ирины Александровны. Какие-то смутные, но очень радостные, флюиды во всю гарцевали в его опустошенной от обычных рутинных мыслей голове, и старику чудилось, будто все это происходит не с ним, а с каким-то другим, пусть и знакомым, человеком. Ирина Александровна что-то говорила, спрашивала, он не задумываясь отвечал (возможно, невпопад), они смеялись, вызывая недоуменные и даже гневные взгляды других посетителей выставки; однако, это почему-то совсем не смущало ни старика, ни актрису, потому как им казалось, что вокруг них только стены манежа, картины – и больше никого.
Ближе к вечеру они набрели на тихое уютное кафе, где на оставшиеся деньги закатили настоящий пир. Тем, что им поставили на стол, можно было накормить бригаду лесорубов, здоровенных мужиков, не знающих меры ни в работе, ни в еде. Целый фазан под соусом, украшенный своими же перьями, икра черная на льду, фаршированная щука, какие-то диковинные салаты с труднопроизносимыми наименованиями, ваза с заморскими фруктами, которую венчал ананас, весь в сверкающем бисере водяных капель, большой морской рак, утонувший в ароматной зелени – как он называется, Егор Павлович так и не запомнил – пирожное, мороженное, французское шампанское и наконец устрицы; попробовать их старик не рискнул, решив, что его галантность все-таки имеет свои пределы.
Они просидели в кафе почти до полуночи, больше наслаждаясь не едой и приятной негромкой музыкой, а тем странным, давно забытым ощущением полного раскрепощения, присущего лишь беззаботной юности.
Странная это была ночь… После старику казалось, что они просто на некоторое время сошли с ума. А иначе как можно объяснить те глупости, которые они творили?
Ирина Александровна пригласила его к себе. Кафе и впрямь находилось рядом с ее домом, но актриса даже не заикнулась о такой мотивации своего поступка. Она просто взяла его под руку и решительно свернула под арку, где был ступенчатый спуск на центральную улицу. Он и не подумал протестовать, шел рядом, как телок, глупо и блаженно улыбаясь. Ему казалось, что они вовсе не идут, а плывут по меньшей мере в метре от асфальта. Странная эйфория заполонила все его естество, и он был готов немедленно сделать что-то такое… что-то такое!.. Что именно, Егор Павлович так и не смог придумать до самого подъезда элитного дома. И только когда за ними захлопнулась массивная дверь парадного, он вдруг вспомнил о бедном Грее, ожидающем его в пустой квартире. Но эта мимолетная мысль сразу же улетучилась, едва зацепив
Егор Павлович никогда не ожидал от себя такой молодой прыти. После смерти жены он вел монашеский образ жизни, а появляющиеся – иногда совершенно некстати – желания выжигал, что называется, каленым железом. Старик почти забыл как выглядит обнаженное женское тело, и совершенно философски относился к проблеме полов, считая, что его песенка спета, а значит незачем засорять разными глупостями голову, и так захламленную никому не нужным жизненным опытом.
То, что с ним случилось этой безумной ночью, совершенно неожиданно раздробило в щепки тот тяжелый и пыльный панцирь, в который он заковал себя много лет назад. Они любили друг друга с неистовством вполне здоровых людей, лучшие годы которых пусть давно и миновали, но пышущий жаром пыл лишь подернулся пеплом, готовым в любой момент развеяться под ветром нерастраченной страсти. Время прекратило свой бег, ночь казалась бесконечной, и в минуты отдыха, когда они безмятежно ворковали обо всем и ни о чем и пили чай – или кофе; Егор Павлович просто не ощущал вкуса – ему казалось, что более счастливого человека, чем он, найти трудно…
Они уснули, когда солнце уже заглядывало в окна квартиры. Он проспал не более часа – нужно было торопиться домой, чтобы вывести на прогулку Грея. Но и за этот короткий промежуток ему приснилось больше цветных снов, чем за всю его длинную жизнь.
Отступление 4. Зона Сиблага, 1955 год Браконьеров было трое. Мужики все здоровые – как на подбор. Один из них, уже седеющий бородач, похоже, был за главного. Они уже разрубили тушу лося на несколько частей и грузили на вездеход.
Егор услышал выстрелы еще на подходе к Соленой пади и чтобы сократить и облегчить путь пошел напрямик через молодой сосняк. Рядом с ним бежал черный, как смоль, Уголек – сын Лешака. Он был еще молод, но по статям уже превосходил любого из псов, охраняющих находящуюся неподалеку от кордона спецзону, где за тремя рядами колючей проволоки отбывали наказание особо опасные рецидивисты.
Волкодав нетерпеливо рвался вперед, и Егору время от времени приходилось охлаждать его молодой пыл тихим коротким посвистом.
Егорша так и остался на кордоне, хотя его звала к себе тетка, сестра матери, проживала в городе, расположенном в центральной части страны. С надежными людьми, которые согласились бы годами жить в таежной глухомани, у руководства заказника были большие проблемы, а потому подростка оформили егерем быстро и без лишней волокиты, хотя его возраст и стал камнем преткновения в отделе кадров. К счастью, среди начальства нашлись добрые и совестливые люди, понимающие, что бедному сироте просто деваться некуда, и спустя два месяца после смерти родителей Егорша уже тропил тайгу в форменной фуражке. Долго осваиваться в новой роли ему не пришлось – отец приучал его к егерским обязанностям сызмальства. С деда-прадеда охотник-промысловик, он ни сам не мыслил жизнь без таежного приволья, ни сыну Егору не желал иной доли.
Прошли годы, и руководство заказника не могло нарадоваться молодым егерем. Он успевал везде и всюду, его северный кордон числился среди образцово-показательных, а браконьеры старались обходить территорию Егора стороной – он не давал спуску никому и не знал пощады. Смышленый парнишка настолько хорошо изучил тайгу, что мог пройти весь свой участок с завязанными глазами. Впрочем, опасливое отношение со стороны двуногих хищников к северному кордону имело под собой более веское основание, нежели просто боязнь молодого егеря. Ушлые мужички били зверя в заповедных местах и в сталинские времена, наплевав на жестокие законы и карабины лесничих. Но никогда прежде у егерей не было таких помощников, как у Егора.
Спустя несколько месяцев после вступления в должность Егорша смотался в деревеньку, где прикупил у деда Анфима, старого промысловика, суку по кличке Найда. Она приблудилась в деревню еще щенком, и только мудрый старик сумел рассмотреть в отощавшей бродяжке со свалявшейся шерстью и гноящимися глазами истинную породу, которой просто нет цены. Где она родилась, кто ее бросил – а может она сама сбежала – так никогда и не узнали. Никто не смог определить и от каких родителей произошла Найда. В крови суки было столько примесей, что только опытный профессор-кинолог мог сказать, почему у нее такой высокий рост, маленькие уши, короткий, будто обрубленный хвост, неестественно широкая грудь и клыки, как у тигра.