Убить зверя
Шрифт:
– Ах, Никита, Никита… Ты сейчас говоришь так, будто я рэкэтом занимался и за бугор миллиарды перекачивал. За что вы боролись, на то и напоролись. Это по части морали. А что касается снайпера, так ведь я из-за него ночи не сплю.
Решение Клевахин уже принял. Ему было наплевать на бандитскую кровь, но уж больно хотелось прищучить Джангирова и иже с ним.
"Ну что же, поиграем, Бобер… – думал он, направляясь к машине вместе с бывшим коллегой, которого наградили таким прозвищем еще в его спортивную бытность. – Если честно, то теперь мне этот снайпер до лампочки. Найду – хорошо, нет – и то ладно. А вот ваше змеиное гнездо разворошить – это благородная задача. Гляди, сожрете друг дружку честным людям на радость. Однако, теперь никуда не
– По рукам. Я согласен. Ваша помощь мне и впрямь может понадобится. За сроки не ручаюсь – случай уж больно сложный. Но сделаю все возможное.
– Спасибо, Николай Иванович! – горячо поблагодарил бывший опер. – Я верю, что все у вас получится.
Возьмите, это сотовый телефон. Он защищен от прослушивания. Новейшая модель. Будем держать связь через спутник. Понадобится что – звоните в любое время дня и ночи.
– Спасибо скажешь после. А вот телефон – это и впрямь нужная вещь. У нас с такой техникой не густо. – Клевахин спрятал компактную вещицу в нагрудный карман. – Но про то ладно. Осталось последнее… – он многозначительно умолк.
– Что значит – последнее? – насторожился Балагула.
– Расскажи-ка мне, дружок, о некоторых интересующих меня вещах. Нет, нет, я тебе не вербую! Просто, чтобы я мог получше ориентироваться в ваших проблемах, обрисуй общую обстановку в городе. Конечно, со своей колокольни. Никаких тайн, имен – это всегда чревато. Я должен докопаться до истоков нынешних недоразумений. Только тогда можно будет гарантировать полный успех. Впрочем, о чем я говорю? И кому?
Ты и сам знаешь, что любой опер без информации – ноль.
– Это правда… – Балагула напряженно думал. – С вашего позволения, отложим разговор до завтрашнего дня.
– Хочешь с кем-то посоветоваться? – в голосе майора прозвучала ирония.
– Завтра, – набычившись, отрезал Балагула.
Клевахин спорить не стал. Откинувшись на спинку комфортного сидения, он любовался заснеженными деревьями, бегущими мимо окон "линкольна". На душе у майора воцарилась абсолютная гармония, обычное его состояние после большого нервного напряжения. Он закрыл створки своей раковины и отключился от восприятия грязной изнанки мира, в котором вращался уже столько лет.
Жизнь казалась прекрасной и удивительной…
Глава 16. Очередной удар
Что делать? Этот вопрос торчал под сердцем, как заточка, лишая старого вора покоя и аппетита. Он совсем извелся, укрывшись за стенами своей лесной крепости. Если раньше Базуль мог себе позволить прошвырнуться в кабак или на собачьи бои, то теперь исходящий откуда-то с глубин подсознания страх удерживал его взаперти почище лагерной охраны. Ладно бы только опасения покушений на свою жизнь присутствовали в мыслях "положенца" – такое состояние ему было в общем-то привычно, но добавились еще и ночные кошмары, от которых не спасали ни замки, ни алкоголь, ни снотворное, которое он начал глотать горстями.
Может, уехать за границу? Такая мыслишка все чаще посещала его раскаленную от непривычных переживаний голову, заставляя страдать еще больше. Уехать можно. Но это значило лишение статуса, что немедленно влекло за собой массу неудобств и даже неприятностей, в том числе и финансового плана.
Базуль, не в пример своим приятелям, более молодым ворам "в законе", держателям "общаков", долго не решался запустить руку в своеобразную кассу воровской взаимопомощи. Воспитанный на старых традициях, он поначалу даже не помышлял об этом жестоко наказуемом
Ничто.
И Базуль, поднаторевший за годы перестройки в различных финансовых аферах, постепенно начал работать и на себя. Его заграничные счета стали наполняться, словно вымя хорошо кормленной коровы, принося на первых порах счастливое успокоение и радужные мечты о безмятежной старости. Но, как неглупый человек, он знал, что долго продолжаться все эти махинации с общественными деньгами не могут. У сообщества воров были и свои банкиры – настоящие, обученные не в зоне на нарах, а в престижных учебных заведениях страны, и свои ревизоры, собаку съевшие на проверках финансовой отчетности по жизни не очень чистых на руку воров и бандитов, надевших личину респектабельности и богатства. Выводы этой своеобразной налоговой полиции были иногда хуже приговора официального суда. Никакие смягчающие обстоятельства во внимание не принимались, и проворовавшийся "братан" отправлялся на последний в своей жизни этап – прямиком к могиле, вырытой где-нибудь на свалке.
Правда, бывали и исключения, когда такому шустряку сходняк говорил всеобщее "фе". Но от этого легче не было – вор, укравший у своих, объявлялся вне закона, что влекло за собой потерю уважения, а значит моральную смерть. И неизвестно, что было хуже – могилка в лесу, а возможно на строящейся дороге под асфальтом, или превращение в изгоя, которого и "опустить" не грех. Поэтому Базуль никак не мог допустить в подведомственное ему хозяйство финансовых ищеек сообщества. А это можно делать только тогда, когда рулишь лично. Будущий преемник, конечно же, не преминет обвинить его во всех мыслимых и немыслимых грехах, чтобы после под этой дымовой завесой спокойно продолжить разворовывать "общак".
Так было всегда и так в свое время – правда, не сразу после вступления в должность – поступил и сам Базуль.
Заграница Базуля не ждала, это точно. Конечно, многие из его приятелей – как те же Япончик и Михась – на первых порах пристроились там неплохо. Но что потом из этого вышло, старый вор тоже знал. Тюрьма, она и есть тюрьма, пусть даже с теплым унитазом, видиком и холодильником, забитым жратвой. Свободу не заменишь никакими благами, особенно если ты пользуешься ими за решеткой. Да и, откровенно говоря, заграницу Базуль просто побаивался и даже презирал. Воспитанный социалистическим обществом – пусть он и смотрел на него в основном из-за колючей проволоки зоны – старый вор просто не мыслил себя в другой обстановке. К концу жизни перейдя в лагерь капиталистов и эксплуататоров, он по инерции продолжал их ненавидеть лютой ненавистью. Политинформации, которых он наслушался в заключении по самое некуда, оковали его путами почище рабских цепей…
День тянулся словно молочные конфеты-ириски его детства. Сладкая патока ничегонеделания осязаемо налипала на тело, лишая воли и доводя до исступления своей нескончаемостью. Базуль неприкаянно слонялся с угла в угол, терроризируя несправедливыми придирками Шатоху и охранников. В воздухе явно слышался запах опасности, и от того, что "положенец" не мог определить ее истоки, он раздражался еще больше.
Наконец около двух часов дня нарыв прорвался. Траурный телефонный звонок раздался в тот момент, когда Базуль стрелял в своем подземном тире из пистолета "беретта". Охранник с телефонной трубкой в руках жестикулировал с минуту, пока босс обратил на него внимание – "положенец" был в звукоизолирующих наушниках.