Убитых ноль. Муж и жена
Шрифт:
Джозеф не стал развивать эту тему и уставился на свои ноги.
— Что до моей одежды, — продолжал он, — то ботинки у меня совсем новые — такие же, что были раньше, джинсы, не слишком новые, и майка из Мексики.
— Синяя?
— Да.
— Спасибо.
— Да не за что.
Поколебавшись некоторое время, Джозеф продолжил.
— У тебя длинные волосы, как раньше?
— Я давно их постригла. Они мне просто осточертели. Теперь я стригусь сама. Раз в месяц.
— А роли у тебя есть?
— Нет. Играла в одной дерьмовой пьеске, но бросила. Не выдержала… И знаешь, что они мне
— Посмотрел бы с удовольствием, — сказал Джозеф, улыбаясь. Он протянул вперед руку, словно хотел что-то ухватить. — Скажи мне ее название.
— Вспоминать противно… Эта похабщина называлась: Quando ella se desnuda… «Когда она раздевается догола», вот, изволь.
— Прикольно… И ты раздевалась?
— А как же!.. Но это совсем не прикольно, поверь.
— Я тебе верю, — ответил Джозеф. — Так ты нашла другую работу?
— Нет пока… А ты — пишешь?
— Ха, как раз этим и занимался, когда ты позвонила.
— А про что?
— Ну… подожди, сейчас прочитаю…
Джозеф наклонился и протянул руку за коробкой от пиццы, валявшейся на полу. Быстро пробежал глазами по тексту.
— Ну вот: девушка бросает парня, потому что он круглый идиот.
— И где она сейчас?
— В автобусе. Она от него уезжает.
— И что дальше?
— Там с ней рядом пожилая дама. Пытается объяснить ей, что она неправа, и пусть ее парень идиот, но она же его любит.
— А что она говорит?
— Она не понимает.
— Значит, она тоже не очень умна.
— Да нет, просто дама говорит по-испански… поэтому девушка ее и не понимает.
— Я выучила испанский, Джозеф.
Джозеф собирался что-то ответить, как вдруг почувствовал запах гари.
— Вот черт! — выругался он, бросаясь к микроволновке.
— Что это там за шум у тебя?
— Да я пиццу забыл в микроволновке, — признался Джозеф.
— Ты что, переставил телефон на кухню?
— Нет, микроволновку — в гостиную.
— Издеваешься?
— И не думаю. Я живу в гостиной… И холодильник здесь.
— Понятно… Ну, ешь свою пиццу, если хочешь.
— Нет, потом…
— Ты не голодный?
— Голодный, все время… Так и живу.
— Ну, так съешь ее!
— Она совсем сгорела… Я забыл про нее, пока писал.
— Черт, жаль, что не позвонила раньше.
— …
— Напомнить про пиццу.
Джозеф повернулся, чтобы выбросить пиццу в мусорное ведро, и увидел на столе коробку и рядом с ней ручку Губы его дрогнули в улыбке, и он с сожалением вздохнул: «Ничего страшного, — пробормотал он, — съем что-нибудь другое».
— Что?
— Я говорю: «Ничего страшного, съем что-нибудь другое».
— Это я поняла. Но что именно ты собираешься есть?
— Не знаю… У меня есть консервы из тунца.
— Ты же их терпеть не можешь.
— Это точно, — вздохнул Джозеф. — Но время от времени полезно делать то, что не любишь.
— Например?
— Например… ну, тунца вот съесть.
— А вообще-то зачем?
— Но ведь потом, когда ешь то, что любишь, это так приятно!
— Ты так думаешь?
— Уверен.
Джозеф выдержал паузу, чтобы его слова дошли до Испании, а может быть, и до Клары.
— Вот черт, мои
Джозеф уставился в пустоту.
— Тебе надо идти? — спросил он.
— Ну да… я перезвоню.
— …
— Джозеф!
— Да?
— Целую тебя.
— …
— Спокойной ночи.
Клара повесила трубку.
Бросила взгляд на пустынную улицу.
Попыталась представить себе бар, людей, но не смогла.
Улица выглядела мрачной и безжизненной. И зачем здесь телефонная будка, — подумала она.
— Как будто специально для меня.
Прижалась спиной к стеклянной стене кабины и медленно сползла вниз. Закрыла глаза и попыталась уснуть. Решила попробовать в ней пожить.
Сначала все у нее вроде бы получилось, но внезапно в голове зазвучали голоса людей. Всех, с кем она встречалась. И все они что-то говорили. Дьявольское наваждение.
Она и уши затыкала — бесполезно. Била ногами в стеклянную стенку. К горлу подступала тошнота, она зажмуривалась изо всех сил, стараясь отогнать от себя этих людей с их болтовней, не видеть их и не слышать. «Две порции по цене одной… Смотри, куда идешь!.. Любовь и страсть — разные вещи… Брюки у тебя старомодные… Ты не можешь судить, пока не попробовал… Так да или нет?.. Очень уж по-американски… Всех денег не заработаешь… Ты меня так заводишь… В Стамбуле больше тысячи мечетей… Это нереально… Невозможно любить другого, если не любишь себя… Бери от жизни все!.. Мне и правда пора отдохнуть… О чем ты думаешь?.. Сделано в Китае… Почему бы тебе не отправиться в путешествие?.. Рассчитывать можно только на себя… Красота — она в душе… Легко говорить, когда не работаешь… Скажи, что ты чувствуешь на самом деле… Почему бы тебе не заняться пением?.. В том-то и разница между мальчиками и девочками… Ширина самой широкой улицы — сорок семь метров… А хорошо здесь, правда?.. Люди — бараны… Хочешь пальчик в попку?.. Без детей жизнь пуста… На свете столько кретинов… Иншалла… Обожаю наблюдать за людьми… Как у тебя с ним?.. Главное — веселиться… Не могу поверить, что они мертвы… Сюда помещается до двух тонн воды… Мы не далеко ушли от животных… А все-таки жизнь прекрасна… Это и значит быть взрослым… Я же не могу успеть везде!.. Надо все сделать, все испробовать… Почему бы тебе не заняться серфингом?.. Вот кто умеет жить… Бери, пока дают!.. Эту древесину привозят из Мали… Надо постараться… Скажи мне, кто твой друг, и я… Когда есть дети, о таких вещах уже не думаешь… Я его не любила, но думала, что люблю… У человека должны быть увлечения… Обалдеть, какая ты сексуальная, я просто тащусь…». И вся эта ахинея, чертова ахинея теснилась у нее в голове — она отчаянно кусала себе руку, чтобы не стошнило.
Постепенно Клара успокоилась.
Ей удалось выбросить все это из своей головы и заставить всех замолчать.
Сидя на полу в кабинке, она погрузилась в себя.
Нырнула глубоко-глубоко, обнаружила разные более или менее приятные мелочи, еще глубже увидала беременную Франсуазу, Андреса с Джеймсом, потом мельком Джозефа — тот ждал ее на лугу, — не стала останавливаться и наконец наткнулась на одну песенку.
Песенку, которую сочинила, когда была еще маленькой девочкой, и распевала каждое утро по дороге в школу.