Убийца, мой приятель (сборник)
Шрифт:
– Ох уж эта мне верховая езда, сэр Эдвард! – заметил столь же непременный при этих застольях пастор. – Она, скажу я вам, изрядно походит на скачки царя Ииуя, сына Намессия [97] . Именно так. Явление это делается всё более распространённым среди нашей сельской аристократии, и оно, уверяю вас, будет сопровождаться куда более страшными происшествиями. Где вы достаёте столь отменное мозельское, сэр Эдвард?
Равно необходимые за таким обедом старые девы издавали свои обычные восклицания, с тем же успехом приложимые к чему угодно:
97
Здесь, помимо своей общей недалёкости, пастор демонстрирует
– Как неприлично! Это просто возмутительно! О боже, даже страшно об этом подумать, дорогая!
Я терпела всё это, насколько хватало сил, но длинный, томительный вечер в подобном обществе – казалось, он длится уже целое столетие – невольно располагал к тому, чтобы после целый год провести в затворничестве. А эта бесконечно-нескончаемая соната Бетховена – с какой беспощадной точностью отбарабанила её добросовестная дочь пастора! О, убийственная скука строго научной игры в роббер, на которой я присутствовала уже словно во сне. В конце концов игра начала усыплять и остальных. Сэр Эдвард, утомившись днём во время охоты на лис, заснул при раздаче карт, и я внутренне возликовала, когда лакей наконец-то объявил, что чей-то экипаж подан. И тут леди Лоуфорд сказала:
– Думаю, мы все уже засыпаем, поэтому, может быть, лучше пойти спать.
«Неужели это та самая леди Лоуфорд, с которой я познакомилась в Париже?» – подумалось мне, когда я поднималась по старинной дубовой лестнице, с опаской поглядывая на собственную тень. Я вошла в длинный коридор – жилой в нём была только одна наша комната. Жалким и печальным оказалось наше гостевание здесь. Если когда-то в доме этом и было совершено преступление, то неужели же тень его должна омрачать жизнь всех последующих его обитателей? Я не могла понять перемены, происшедшей в людях, которых знала прежде такими весёлыми и приятными, и тщетно искала её причину. Можно было ожидать, что они окажутся расточительны, поскольку жизнь их – нескончаемая круговерть развлечений; но того, что они будут до такой степени измучены заботами и скукой, я не могла себе и представить. В самом деле, можно подумать, будто тем стародавним убийцей был отец сэра Эдварда, а не какой-то далёкий и бездетный двоюродный дед. О, только бы с Джорджем всё было хорошо! И я подумала, что нам следовало бы поскорее уехать из этого ужасного места.
Последние слова, как оказалось, я, задумавшись, произнесла вслух, когда открывала дверь спальни. Я сказала их так громко, что испугалась, не разбудила ли Джорджа. Но он крепко спал, дыша с трудом и положив забинтованную руку поверх стёганого одеяла. Лампа в комнате не была зажжена, но в камине горел огонь, и весёлые тени от него плясали на потолке. Пузырьки с лекарствами были составлены в ряд на камине; заботливый слуга на маленьком столике оставил для меня варенье, немного мяса и фруктов.
В изнеможении я опустилась в большое резное кресло, стоявшее подле камина, и прислушалась к дыханию мужа. Кроме этого звука да размеренного тиканья часов в коридоре, ничего не было слышно. В дальнем крыле дома вдруг хлопнула дверь и послышался звук задвигаемого засова. После этого весь дом, казалось, погрузился в глубочайший сон. Стало тихо, как в фамильном склепе. Один раз ветка клематиса постучала в стекло, словно фея, умолявшая, чтобы её впустили в комнату. Другой раз поток холодного воздуха, неизвестно откуда взявшийся и куда затем девшийся, вполз из-под двери и, незримый, холодной струёй пронёсся по комнате подобно привидению. Прошло ещё с полчаса, я всё сидела и прислушивалась, но вот внезапно ветер с улицы забрался в большую трубу нашего камина и тревожно зашумел в ней, а потом затих, как бы успокоенный таинственной силой, которой не мог противиться.
Я смотрела на огонь, задумавшись неизвестно о чём, и ждала, когда наконец наступит половина второго, чтобы разбудить Джорджа и дать ему укрепляющее питьё. И тут мой взгляд упал на картину, висевшую в ряду других портретов. Раньше я не обратила на неё внимания, поскольку этот портрет висел в том углу комнаты, который даже днём оставался тёмным, так как находился в тени от тяжёлых
И снова сцены происшедшей здесь когда-то трагедии предстали перед моим умственным взором. Вот человек с портрета склоняется в притворном сострадании над мёртвым телом. Вот лицо его с торжеством улыбается садовнику. Вот человек с портрета укоряет сестру за смутные подозрения, возникшие у неё, когда он прополоскал фиал, в котором больному была подана отрава. Затем это же лицо с отточенной учтивостью выражало притворную готовность ответить на все вопросы следствия.
Я понимала, что портрету убийцы не висеть бы здесь, знай Лоуфорды о его существовании. И всё же мне думалось, что хотя имя негодяя с течением времени и забылось, но на портрете изображён именно он. Приговорённый к изгнанию на чердак, портрет этот с дьявольской изворотливостью каким-то образом сумел найти дорогу назад и пробрался в своё прежнее жилище. Возможно, что наша комната была как раз спальней злодея и где-то здесь имелась дверь в потайную комнату, запершись в которой он и приготовил яд. Возможно – и страшная мысль заставила меня помимо воли содрогнуться, – наша комната принадлежала убитому и именно в ней больной умер в мучительной агонии. О, этот ужасный дом! Я никогда не буду в нём счастлива. И мысли мои потекли по прежнему руслу.
Мне представилась такая сцена: явились два врача, за которыми послал сам убийца; им поручено провести осмотр тела. Злодей встречает их в холле со свечой в руке и приглашает войти. Он учтив и предупредителен.
– Сэр Вильям, – говорит он им, – выразил желание, чтобы тело было осмотрено.
– С какой целью? – спрашивают они.
– Единственно с целью удовлетворить семью, – отвечает он и показывает им письмо от сэра Вильяма, где выражена воля последнего. – Исключительно для того, чтобы снять всякие подозрения с находившихся рядом с умершим.
– Не написал ли сэр Вильям также и другого письма? – спрашивает самый недоверчивый из врачей.
– Да, было и другое письмо, такое же дружественное, – заверяет он их.
Но в действительности то другое письмо ни в коей мере нельзя было назвать дружественным: в нём выражалось подозрение, что больного попросту отравили. Злодей же сделал вид, будто ищет это второе письмо в кармане жилета, и вытащил из него какой-то конверт. Доктор едва успел взглянуть на него, как убийца уже положил его назад в карман. Но поскольку доктор узнал на конверте почерк сэра Вильяма, то ничего и не сказал. В результате осмотр тела тогда так и не состоялся и факт совершения преступления ещё долго оставался неустановленным до той поры, пока другой, куда более проницательный и не такой доверчивый медик с чрезвычайной энергией не взялся уличить этого изощрённого преступника.
Я взглянула на часы: было половина второго. Я тут же встала и, подойдя к кровати, попыталась разбудить мужа, чтобы дать ему лекарство. Однако он, недовольно шевельнувшись и глубоко вздохнув, так и не проснулся. Лучше было вовсе не будить его, пусть спит. Поэтому, переодевшись в ночную рубашку, я сгребла в кучку оставшиеся в камине дрова – остальное сгорело уже до белого пепла – и легла рядом с мужем. Я только начала засыпать, как вдруг какой-то звук разбудил меня. Из-за бессонных ночей чувствительность моя обострилась, и я сразу же проснулась. Звук был очень слабый, казалось, будто кто-то пытается повернуть ручку двери. Я опять прислушалась – всё тихо. Может быть, то была крыса, которая скреблась за стенной панелью: ночью ведь даже самый слабый шум увеличивается до грохота нашей фантазией. Я приподнялась в кровати и снова прислушалась: ничего. Дрова, слабо тлевшие до этого, как раз вспыхнули и загорелись ярким пламенем.