Убийца нужен…
Шрифт:
— Ты хочешь вечером побыть одна, дорогая?
— Да, — обрадованно сказала Лиз.
— Пусть так. Как-нибудь в другой раз ты познакомишь меня с Франсисом, хорошо?
— Конечно, мой родной. В конце концов он твой шурин.
— Ты знаешь, что Дьен-Бьен-Фу пал? Нет? Сообщение есть в вечерних газетах. Пять часов они колебались, перед тем как признаться. Знаешь, Лиз, стыдно говорить такое в день нашего поражения, но… я не хочу идти на эту войну…
— При чем здесь ты? Разве там не только добровольцы?
— Нет. Ходят слухи о новом призыве…
В памяти Лиз мелькнула скрюченная рука Франсиса — длинные пальцы, скребущие одеяло. Она изо всех сил стиснула шею Алекса и прижала
— Я не хочу, чтобы ты уходил!
— Ничего, это будет не так скоро. Сегодня вечером я съезжу к Дювернуа. Хочу его поблагодарить и извинюсь за тебя. Подумай только, из-за нас человека целые сутки продержали в тюрьме, а ты его больше так и не видела… Кроме того, я спрошу у него, что мне делать.
— А ты думаешь, что-нибудь можно сделать?
— Конечно, — сказал Алекс.
Лиз еще крепче прижалась к нему. Почему раньше она не понимала, что любит его?
Все было решено. В понедельник после праздников она перетащит к Алексу свои вещи. Они приготовят нужные бумаги и поженятся. Понадобится ли ей разрешение матери? По всей вероятности, да. Ведь, выйдя замуж, она приобретет право на свою долю в отцовском наследстве. Лиз никогда не забывала о денежных вопросах. Это была фамильная черта, которая иногда самой Лиз казалась отвратительной…
Лиз сидела за рулем своей «Дины», аккуратно поставленной вплотную к тротуару напротив громады госпиталя Валь-де-Грас. Перед ней была небольшая, полукруглая площадь, от которой начинается улица Сен-Жак. Солнце скрылось, но последние отблески заката вели танец крови и света на гигантском куполе. Лиз не знала, откуда появится Франсис. Она вспомнила, как они обсуждали побег из госпиталя в последние минуты свидания, когда пора было расставаться, а они никак не могли отважиться сказать это друг другу. Франсис уже был не в силах переносить ночные истерики и свои кошмары, которые были еще ужаснее от воплей соседей. Он назвал свою палату «спальней проклятых», точно хотел заранее оправдать сегодняшнее бегство. Вот о чем размышляла Лиз бледным весенним вечером.
Но после их встречи пал Дьен-Бьен-Фу. Лиз спрашивала себя: не изменит ли это событие решения Франсиса? Нет, он сказал «спальня проклятых». Он придет… И она покорно ожидала его, хотя от мрачных мыслей голова шла кругом.
Ей казалось, что огромная масса военного госпиталя все тяжелее давит на нее.
Отчаяние сблизило ее с Франсисом, теперь она была не одна. Впервые в окружении семьи ей дышалось легко. Франсис — вернее даже, сам факт появления полуродного брата — изменил отношение Лиз к родителям. Раньше она их просто ненавидела, теперь старалась судить о них по справедливости. Раньше она возмущалась, сама не зная чем и против чего. За несколько дней, что прошли после смерти Максима, самолюбивый бунт единственной дочери, избалованной, но предоставленной самой себе, утих перед неожиданной помощью. Ей казалось, что в ее жизни произошел переворот. Уход к Алексу Франсис одобрял. Он сказал ей:
— Те, прежние, были у тебя просто так, из глупого любопытства. А он — другое дело. Он тебе нравится, и это хорошо — это начало… — И потом еще: — В любви нужна привычка и, главное, мягкость. По крайней мере я так думаю…
Она подскочила, точно он прочел ее мысли, и внимательно посмотрела на брата: его желтое, постаревшее лицо светилось грустью.
— Не обращай внимания, сестренка, я просто завидую тебе. Ты красива и молода, и, по-моему, твой Алекс сможет дать тебе счастье. А только счастья тебе и не хватает…
Теперь она знает, что так оно и есть. И самое удивительное, что ей хорошо именно с тем, кто меньше всего собирался потворствовать
«Твой Алекс сможет дать тебе счастье…» Теперь она понимала, что означали слова Франсиса. У нее не будет одинокой и тоскливой старости, которая постигла ее мать. Лиз звонила ей сегодня и предупредила, чтобы завтра утром она не ходила к Франсису; мадам Рувэйр застонала в телефонную трубку. Даниель не был у нее накануне, как обещал. Он позвонил ей на следующий день, пригласил на вечер в какой-то кабак «Шлюпка» и тут же дал отбой, а она не знает даже, где находится эта «Шлюпка», и теперь в отчаянии… Лиз хладнокровно посоветовала ей посмотреть в справочнике Парижа. Такова жизнь ее матери, если это можно назвать жизнью. Вероятно, такой же идиотской жизнью жили все женщины семейства Рувэйр, и мать отца, и, наверное, его бабушка… А как же Максим?.. Ну, уж нет! Спать с мужчиной — вовсе не значит отвечать за те глупости, которые он натворит!
С тех пор как смертью Максима занялись сыщики и репортеры, Лиз казалось, что рухнула прочная стена ее существования. Прежняя Лиз была совсем другой — нервным маленьким зверьком, запуганным, одиноким, растерянным. Ее подавляло знакомство со смертью. Теперешняя Лиз преспокойно отправилась бы на похороны Максима. Ей было наплевать на репортеров, она рассказала бы им кучу всяких небылиц и обязательно отпустила бы пару оплеух этой толстой свинье, этому папаше, который обнаружил, что у него есть сын, лишь тогда, когда сына убили. Бедный Максим умер, так и не узнав жизни. Он не мог угнаться за ней, он отстал от нее, как пешеход отстает от поезда. А Гаво? По совести говоря, от смерти этих людей ей было ни холодно, ни жарко.
Ее сверстники стоили друг друга, все их поколение. Неспособное любить, усталое с колыбели, ни во что не верящее, воспитанное газетами, разочарованное в жизни книгами… Только мысль о грядущем конце мира могла их взволновать и вдохновить на мечтания. Лиз вспомнила о Труа, о первом разговоре с Лавердоном. Она издевалась над ним, над этим горе-воякой. А в Индокитае шла настоящая война, сделавшая Франсиса калекой… Впрочем, все они искалечены, если не физически, то духовно. Искалечена она сама, и Максим, и Лавердон, и мать, и другие. Все, кроме Алекса. «Знаешь, Лиз, еще в январе можно было заключить перемирие, Хо Ши Мин соглашался. Тогда не было бы Дьен-Бьен-Фу…» Лиз спросила: «А если бы это перемирие заключили, Франсиса тогда не ранили бы?» Алекс ответил, что да. Дювернуа говорил ему, что долгое время французы были нападающей стороной. Они атаковали еще при Блюме, в конце 1946 года. Французская авиация бомбила Хайфон и убила свыше шести тысяч жителей. Вьетнам был готов заключить мир в любое время, мира не хотели французы. В 1946 году? В то время Франсис еще верил в войну. Лиз больше ничего не понимала. Совсем недавно Алекс сказал ей: «Моя отсрочка кончается в пятьдесят шестом году. Через два года меня призовут, значит, я пробуду на военной службе восемнадцать месяцев, а может быть, и год, если заключат перемирие, и два года, если не заключат. Будешь ты ждать меня?» Она ответила «буду», ответила чистосердечно, без малейшего колебания. Она верила, что Алекс — это надолго, что она любит его настолько, чтобы ждать. Только теперь Лиз поняла, как она изменилась, и это открытие ошеломило ее.