Убийца, ваш выход! Премьера
Шрифт:
— Ха-ха, настоящий! — прыснула мисс Далей Димер. — Вы довольны, Феликс?
— На самом деле никакого выстрела не было, — пояснил заведующий сценой. — В этом вся соль. Это я палю холостым патроном за кулисами, а Феликс только нажимает на спусковой крючок. Видите ли, ведь он стреляет в Бобра в упор, фактически приставив револьвер к его животу. Если бы в стволе был холостой патрон, порох все равно прожег бы одежду. Так что патроны, которыми Артур на глазах у зрителей заряжает револьвер — это всего-навсего имитация, бутафория,
— Чему я чертовски рад, — признался Сюрбонадье. — Смертельно боюсь оружия и обливаюсь холодным потом в этой сцене. Увы, — вздохнул он, — искусство требует жертв, чего только не приходится сносить актерам!
И он бросил странный взгляд на дядю, Джекоба Сэйнта.
— О гадина! — буркнул Барклей Крэммер с горечью и презрением, но так, что только Гарденер смог разобрать.
— Вы пользуетесь собственным револьвером, Феликс? — спросил затем Барклей во всеуслышание.
— Да, — подтвердил Феликс Гарденер. — Он достался мне от брата, который воевал во Фландрии. — Голос ее погрустнел. — Я не оставляю его в театре: это дорогая реликвия. Вот он.
Хозяин выложил на стол армейский револьвер, и все ненадолго умолкли.
— Я польщен, — впервые раскрыл рот автор. — Моя пустяковая пьеска вряд ли заслуживает подобной чести.
Затем разговор переключился на другие темы, о револьвере больше не было сказано ни слова.
Утром четырнадцатого июня — к тому времени пьеса «Крыса и Бобер» шла уже неделю с небывалым успехом — Феликс Гарденер послал Найджелу Батгейту две контрамарки в партер. Анжела Норт, не имеющая прямого касательства к нашей истории, была в отъезде и Найджел позвонил в Скотланд-Ярд старшему инспектору Аллейну.
— Что вы делаете вечером? — спросил он.
— Хотите что-либо предложить?
— Надеюсь, мое предложение будет вам по душе. Феликс Гарденер прислал два билета на спектакль в «Единорог».
— Спасибо, Батгейт, до вечера!
— Ручаюсь, пьеса вам понравится! — прибавил Найджел, но задерганный делами инспектор уже повесил трубку.
Того же четырнадцатого июня, в пять часов пополудни Артур Сюрбонадье нанес визит мисс Стефани Воэн, снимавшей квартиру в районе Шеппердс Маркет, и предложил ей руку и сердце.
— Дорогой, — начала она, неспешно закурив сигарету. — Мне ужасно неприятно тебя огорчать. Одна я во всем виновата, но ничего не могу с собой поделать. Премьера меня опустошила. Не знаю, что со мной творится. Будь ко мне снисходителен. Боюсь, я вообще уже не способна кого-то полюбить! — Она беспомощно уронила руки, потом коснулась своего декольте и тяжко вздохнула:
— Ни на что нет сил!
— Нет сил даже на Гарденера?
— Ах, Феликс! — мисс Воэн улыбнулась своей знаменитой ослепительной улыбкой и слегка пожала плечами, изображая мечтательную покорность судьбе.
— Вот до чего дошло! — Сюрбонадье
— Золотце мое, какой архаичный оборот. Феликс изъясняется гораздо проще.
— Бог свидетель, я владею английским не хуже вас с ним, это ты несешь околесицу. Я люблю тебя, куда уж яснее?
— Артур, дорогой, ты должен меня понять. Я очень к тебе привязана, не хотелось бы причинять тебе боль, но, пожалуйста, не будь так настойчив, не требуй, чтоб я стала твоей женой. Ведь я могу сказать «да» и сделаю тебя несчастным на всю жизнь.
Еще не завершив этой тирады, Стефани поняла, что допустила промашку. Артур бросился к ней, заключил в объятья.
— Я готов рискнуть, — залепетал он. — Ты мне дороже жизни!
— Нет, нет, нет! Оставь меня в покое. Мне все осточертело!
Сюрбонадье сыграл на сцене множество злодеев, но ни в одной из ролей не был он столь зловещим, каким сделался при этих словах Стефани.
— Будь я проклят, если тебя оставлю! И не надейся. Я не привык, чтобы меня вышвыривали за ненадобностью. Все равно, любишь ты меня или ненавидишь. Ты нужна мне и будешь моей!
Сюрбонадье был в чрезвычайном возбуждении, и вошедший в гостиную Феликс Гарденер сразу это заметил.
ГЛАВА 2
«УВЕРТЮРА! ЗАНЯТЫЕ В ПЕРВОЙ КАРТИНЕ — НА СЦЕНУ!»
Вахтер у служебного входа «Единорога» взглянул на посеревший от пыли циферблат настенных часов — 19.10. Занятые в спектакле актеры были уже в своих уборных — все, за исключением Сузан Макс, исполнявшей крошечную роль в последнем действии и испросившей разрешение приходить к восьми.
Снаружи донеслись чьи-то шаги. Старик Блэйр — так звали вахтера — издал нечто среднее между вздохом и стоном, встал со скрипучего табурета и выглянул в проулок, вдыхая нагретый воздух. В круге света от тусклого фонаря показались двое мужчин в смокингах. Блэйр преградил им дорогу, храня выжидательное молчание.
— Добрый вечер! — произнес один из мужчин, тот, что ростом по ниже.
— Добрый вечер, сэр.
— Можем ли мы пройти к мистеру Гарденеру? Он пригласил нас. Мое имя — Батгейт. Это мистер Аллейн, он со мной, — добавил Найджел.
— Соблаговолите обождать, джентльмены! — Блэйр зашаркал по коридору, держа на оттопыренной ладони карточку Батгейта.
— Заметили, как старик пялил на вас глаза! — усмехнулся Найджел, протягивая другу портсигар. — С чего бы это?
— Возможно, слышал обо мне, — сказал старший инспектор Аллейн. — Ведь я же своего рода знаменитость. Но мне хватает ума, чтобы не возгордиться — бахвальство и тщеславие не в моем характере. А вот оказаться в уборной знаменитого актера — поистине редкостная честь. Чего доброго, уставлюсь на него и не смогу от волнения выдавить ни слова.