Убийца великанов 2
Шрифт:
Тревожить мертвецов не стоило. Кто умер, тот заслужил покоя. Но неуемное любопытство — единственная собственная эмоция Брона, которую не искоренила бы никакая сила на свете. Его желание всюду сунуть свой нос было сильней чувства самосохранения. И плевать, если это вызовет ярость у прокуратора. Он все равно продолжит копать, пока не докопается, потому что не умеет останавливаться. Поэтому легче дать ему то, чего он желает.
— Когда закончишь, распорядись захоронить как подобает то, что от нее останется.
—
На подносе в ряд были выложены скальпели разных размеров, щипцы, ножички и крючки. На краю расставлены контейнеры и пробирки.
— И что только Полоз в ней нашел? — Сциор скользнул взглядом по груди девушки, уже собирался выйти, но его окликнули:
— Экселант Суг?
— Ну?
— Мы ведь, наконец, возвращаемся домой? — невероятно, но в голосе Брона угадывалась искренняя радость.
— Да. Но ты останешься здесь.
— Но….
— Присмотришь за Вертисом в мое отсутствие.
— Но….
— Это приказ, и он не обсуждается.
— Безусловно, экселант.
Прокуратор удалился. И Брон, все еще переполненный его и своими эмоциями, бросил со всей силы в дверь ножницы. Затем раскидал поднос и пробирки. Когда на столе ничего не осталось, Брон выдернул арбалетный болт из груди Убийцы Магов… она распахнула глаза и закричала.
— Что ты такое?! — в ужасе прошептал он, уставившись на ожившую убийцу.
Эпилог
Ему не открылись Бесконечные Сады. Не явились мертвые с нотациями. Хотя он ждал отца. И не прощались живые.
Видимо, он слишком разгневал Всесвет, поэтому отправился прямиком в Бездну.
Лгали те, кто утверждал, здесь темно.
В Бездне оказалось белым бело.
Лгали те, кто утверждал, что чувства уйдут.
Почему тогда так больно? Будто Бездна сама объята болью.
Лгали те, кто утверждал, что здесь одиноко.
Чужое присутствие ощущалось как никогда остро. Бездна всегда была рядом. Иногда она приближалась, нависала над ним и обжигала горячим дыханием, от которого всю душу пронизывал холод.
Лгали те, кто утверждал, что ожидание невыносимо.
Время потеряло смысл. Все потеряло смысл. Кроме боли и холода, которые постоянно сменяли друг друга. Пока не слились воедино.
Лгали те, кто утверждал, что здесь тихо.
— Не дергайся, дурак, — повторила Бездна раз, наверное, десятый. Или сотый. Он не считал. Но голос у нее был красивый и глубокий. Даже приятно слушать.
Чем она так недовольна?
Неужели, его душе предстоит провести тут целую вечность с недовольной Бездной?
Когда холод, наконец, перевесил, Филипп почти растворился в нем и в облегчении, которое он сулил. Но внезапно его окатило таким жаром, как в парилке.
Что происходит?
Ответ пришел не сразу. Но он ему был не рад.
Вернулась жизнь. Только лучше бы это была Бездна.
—
Хриплый. Женский. Знакомый.
— Не дергайся, — и этот голос туда же. — А то разбудишь своего приятеля.
Сквозь невыносимую боль к губам прикоснулось горячее и полилось внутрь, а на лоб опустилась прохлада. К боку прижималось нечто совсем обжигающее, словно раскаленне угли.
Не нечто, а кто-то. Это он понял много позже, когда угли заворочались и неразборчиво пробубнили какое-то проклятье… голосом Бездны?
— А где моя одежда?
— Лисенок, у тебя есть совесть? Быстро на место. У тебя лихорадка.
— Под тартаном ему будет лучше без меня.
— Так ты хочешь лечь со мной на полу?
Пауза.
— Нет. Но дай мне хоть брэ ради приличия.
— Ты без опоры не можешь держаться на ногах, а твой приятель не в состоянии пошевелиться. О каких вообще неприличиях может идти речь? — громко расхохоталась Плеть. — Каюсь, я мечтала о двух красивых юных телах в моей постели. Но не о двух больных мужиках. Будь паинькой, Лисенок, вернись в кровать и не заставляй запихивать тебя под тартан силой.
К нему вновь прижалось чужое раскаленное тело, обжигая бок. Лисовин дрожал, буквально сгорая, а Филипп цеплялся за его жар, как за единственную имевшуюся реальность, пока она не сменилась полным забытьем.
Филипп не знал, сколько времени прошло и где он вообще находится. Были ли Лисовин и Плеть настоящими? Или ему все приснилось? Память подбрасывала лишь невнятные обрывки фраз и противные шорохи и стук, которые то исчезали, то возобновлялись.
— Отвратительно. В чем так провинился этот несчастный заяц? — проговорила Плеть.
— Попробовал сделать по-другому, но ошибся.
— И сколько еще бедных тварей ты планируешь искромсать?
— Если я не научусь, то он в скором времени лишится второго глаза.
Слова знакомые, но по отдельности. Когда они собирались вместе, то смысл ускользал от Филиппа, иначе бы он пришел в ужас. Но не меньше боли его терзали повторяющиеся противные скребущие и стучащие звуки, словно камни трутся и бьются о камни, а также ритмичное шебуршание. Он жаждал лишь покоя и тишины.
Пока ты бродишь по цветам бездорожья,
Тебе не видать огня.
Поторопись, воды осталось немного
В руках моих для тебя.
Лисовин грел ледяные ступни о Филиппа и тихонько напевал. Мелодия пробилась сквозь плотную завесу тумана. Боль уступила первенство жажде. Но язык распух и не шевелился, поэтому попросить вышло не сразу.
— П…
— А? — прервал пение Лисовин и прислушался.