Убийца (Выродок)
Шрифт:
Бидон уже не мог поделиться своими впечатлениями: он раскроил себе череп о стойку лобового стекла.
Что касается Эрминии, то она из последних сил пыталась набрать в легкие воздуха. Ее зажало между приборной доской, которая ушла далеко назад, и спинкой сиденья. Она стояла на коленях, верхнюю часть ее туловища развернуло ко мне; она задыхалась и тихо скулила; у нее, похоже, был сломан позвоночник.
Я же остался цел и невредим. Пассажиры, сидящие сзади, отделываются при авариях намного легче.
Я сделал глубокий вдох: все
— Ну как, понравилось, Эрминия? — со смехом спросил я.
Ее глаза расширились от предсмертного ужаса и были слегка затуманены; рот продолжал судорожно раскрываться, хватая воздух, который не мог найти дороги к легким.
— Что, скрючило тебя, сучка? Погоди, скоро подохнешь… Будешь знать, как строить из себя роковую женщину…
Я сунул пистолет в карман и ударил ее по щеке — за все прошлое. Согласен, это было не слишком красиво, но я не смог удержаться. Слишком уж я на нее злился. Злился еще и за то, что она умирала так глупо и так быстро. Мне казалось, что она заслуживала худшего.
Я навалился на правую дверцу, которую крепко заклинило, с трудом открыл ее и ухватил посылку, лежавшую на коврике у сиденья.
Эрминия умерла, когда я выходил из машины. Она вся склонилась вперед, как марионетка, которую перестали держать за нитки…
Несколько секунд я смотрел на них. Они застыли, смешно повернувшись друг к другу спиной, как благополучные супруги в своей постели.
Однажды я повстречаю их в аду или на небесах, в зависимости от божьей милости, — и мы вместе посмеемся над этими трагическими минутами.
XX
Дорога была сказочно пустынной, но я подозревал, что долго это не продлится.
Первый же водитель обязательно остановится, когда увидит разбитую машину. И если я буду вертеться рядом, это покажется подозрительным. Мне нужно было поскорее исчезнуть.
Я побежал через поле, не разбирая дороги, опьяненный чистым воздухом и своей победой.
Вдали послышался шум мотора. Я остановился и обернулся. К месту аварии приближался здоровенный грузовик.
Я бросился на землю, чтоб меня не заметили, и стал ждать. Но грузовик проехал не останавливаясь. Значит, были еще на свете такие же злыдни, как и я!
Я пошел дальше, и через десять минут меня уже не могли заметить с дороги. Я брел вдоль реки, над которой носились полчища стрекоз.
Я уже изрядно устал и хотел есть, поскольку так и не успел с утра ничего проглотить. Растянувшись на траве и положив под голову коробку с деньгами, я задумался о своей дальнейшей судьбе.
Теперь уж — хватит играть с огнем. После всех этих подвигов нужно было основательно затаиться. По крайней мере, избегать больших городов, портов, не появляться на шоссе.
Я попытался сориентироваться; ближе всего находился Маноск. Это был небольшой городок, словно созданный для того, чтобы спокойно отдыхать в нем после бурных событий. К ночи я непременно
Эта чертова яичница и придала мне сил. Я устремился ей навстречу, как араб стремится в Мекку. Я шел и приговаривал:
— Жрать хочу… О, как я хочу жрать!
И это идиотское бормотание помогало мне брести все дальше и дальше по рыжеватым равнинам, пахнущим свежей лавандой.
— Топай, Капут, топай. Скоро пожрешь. Яичницу, желтую, жирную… Неси свои миллионы, парень… А когда поешь, заснешь в деревенском домике, проснешься с петухами… Завтра будет солнце… Яркое, как раз такое, как ты любишь… Через несколько дней доберешься до Парижа. Обменяешь там свои доллары маленькими партиями, чтобы не привлекать внимания… Не все — только часть… Остальные спрячешь… Заделаешь себе новые документы — и уедешь из Франции. Она прекрасна, но ты ее утомляешь… Ты неисправим, Капут… Тебе обязательно нужно кого-нибудь угробить, Поэтому лучше тебе убраться подальше и сидеть тихо..
Воздух становился все свежее, особенно у реки. Вокруг не было ни души.
Я уже не думал об Эрминии и о Бидоне, то есть не думал о них как о живых людях. С ними было покончено, В этот момент вокруг них, наверное, уже суетилась целая толпа, и Эрминию укладывали на высушенную солнцем и обгаженную бродячими собаками придорожную траву.
Я больше не думал об останках Рапена, гнивших на итальянском кладбище. Не думал о том несчастном страже порядка, который на несколько минут возомнил себя комиссаром Мегрэ. Не думал о почтальонше… Я победно шагал по полю, мягкому, как пушистый ковер.
Не знаю, сколько километров я прошагал так, закутавшись в свои мысли. Километры придуманы только для дорог. А на природе идешь от забора до одуванчика, от кустика чабреца до черешни… Идёшь от реки до горизонта, от солнца до счастливого изнеможения…
Идешь… Километры — удел других, пунктуальных людей. Они — для путеводителей, для автомобильных счетчиков…
Свобода была прекрасна. Никогда еще я не осязал ее с такой силой и с такой радостью.
Наконец я доплелся до маленькой деревушки с бледными крышами, присосавшейся к толстой сиське холма. Казалось, здесь никогда не видели ни газет, ни телевизора, и я решил остаться…
Первой, кого я увидел, была девочка, игравшая с листом каштана. Она вырывала его жилки через одну, превращая этот обыкновенный лист в какой-то экзотический.
— Красиво у тебя получается…
Она боязливо посмотрела на меня, держа в руке свой кружевной листок.
— Тут есть постоялый двор?
На вид ей было около десяти лет. Ее черные волосы разделялись на две косички с красными заколками. Девочка была красивая, но какая-то нескладная.
— Есть, кафе «Майансон».