Убийца
Шрифт:
– Но вы спасли! Как отблагодарить?
Возвращаюсь к арке, из которой мы вышли.
– Живым доберись. Хотя бы отсюда.
У арки я замер.
– Постой…
Обернулся, мальчишка по-прежнему растерян.
– Есть сыр? – спросил я без особой надежды.
Глаза паренька округлились. Он горячо закивал, лезет в сумку.
– Да-да, четверть круга! Едой запасся хорошо…
Я удивился не меньше, у юного скаута оказалось именно то, что нужно мне.
Парень уже подбежал, на ладошках
– Сыр «Анюта», по уникальному рецепту, никто, кроме отца, не знает, мама часто готовила.
– А почему «Анюта»?
Парень поник.
– Так звали маму…
Молча гляжу на него.
– Ясно.
Потрепал по волосам, мальчик ожил. Подкидываю сыр, ладонь ловит со смачным шлепком.
– Ну вот, теперь в расчете. Дуй к отцу. И больше не делай глупостей.
Я окинул взором пейзаж Колыбели, и ноги понесли прочь.
– Второе все равно провалишь, выполни хотя бы первое.
Поворот перенес будто в другой мир, светлые просторы сменило мрачное замкнутое пространство туннеля.
Я отщипнул от сыра кусочек, поднес к плечу, Борис обнюхивает, передние лапки берут жадно, но с осторожностью, как бриллиант, носик изучает угощение со всех сторон, резцы начинают измельчать.
Усмехаюсь, палец гладит макушку зверька, тот жует, надув щечки, как хомяк.
– Будем пировать, малыш.
Съестная награда за квест отправляется в бездонную торбу.
Ускоряю шаг.
Колыбель нашел давно. С «Поводырем» оказалось проще, чем я думал. Путеводитель хоть и старый, но еще работает. На привалах и перед сном иногда почитываю. Эта книга спасла толпы руинцев от смерти в коридорных дебрях! Каждая строчка «Поводыря» добыта ценой чьих-то жизней…
Однако я так и не решился в Колыбель зайти.
Слежу за жителями, они то и дело выходят за пределы города, бывает, исподтишка помогаю, но на глаза не показываюсь. Ночлег дают засекреченные мною убежища недалеко от Колыбели. Найти их удается не всякий раз, архитектура Руин меняется, но я все же успел их более-менее обустроить.
На контакт с горожанами не иду. Страх перед людьми. Не перед негодяями – этого добра навалом, чуть ли не каждый день кровь о них вытираю.
Боюсь сблизиться. В Руинах рано или поздно тот, кого любишь, погибает или предает. А это больнее пули подонка: тот на место в сердце не претендует.
У меня есть Борис. Смыш стал единственным и лучшим другом. Ему доверяю. А других не нужно.
Я вернулся к месту, где стынет труп бронтеры.
Скоро здесь будет туча падальщиков. Не помешало бы вырезать филе и пластины, но рука не поднимается на глазах детеныша, тот поскуливает, мордочка тычет в мамкин нос, пытается разбудить.
– Елки зеленые! – воскликнул я. –
Детеныш наконец-то вышел из тени, и я лишь теперь различил: его пластины не коричневые, как у большинства бронтер, а фиолетовые. Слышал, есть такой редкий подвид, как у нас белые тигры. Но увидеть довелось впервые.
Приближаюсь на цыпочках.
Бронтеренок меня заметил, пытается спрятаться в бок матери, под лапу.
Я присел на колено рядом, фиалковые переливы панцирей очаровывают…
Малыш в отца. Я и не знал, что полукровка может унаследовать сочный лиловый окрас в полной мере.
А еще у фиолетовых бронтер, в отличие от обычных, есть глаза. Говорят, это подтверждено вскрытиями, но в жизни взгляд лиловой бронтеры видел мало кто, эти хищники прячут глаза под глухими, как люки космического корабля, костяными веками, которые поднимаются в совсем уж исключительных случаях. На этой благодатной почве расплодилась куча баек, вплоть до того, что взгляд, как у василиска, может мгновенно убить.
Но пока это котенок, глаза не прорезались, зрелища ждать не стоит.
Я вздохнул.
– Ну и что с тобой, красавцем, делать?
Протянул детенышу руки, тот, как и ожидалось, свернулся в пластинчатое ядро. Можно хоть пушку заряжать, пробьет стену как бумагу.
Я поднял твердый мячик, кидаю из руки в руку. Мышцы устают, откормила мамка нехило.
Хм… А почему бы и нет?
Я отвел борт плаща, пальцы дернули сбоку от пояса шнурок, и торба раскрыла горло. Никогда не прятал в нее живых, но Борис, мой учитель, складывал, например, плитожуков. Время внутри, если верить теории, замедляется, малыш не успеет даже проголодаться.
Края торбы я обернул вокруг мячика, тот упал – и его уже нет, черный бархатистый желудок опять прохудился. Фокусники в чудо-шляпах нервно курят на пару с кроликами.
– Пора и нам в норку.
Шнурок вжикнул, превращаясь в узел.
Борис на плече пискнул тревожно. Задние лапки приподняли тельце, мордочка вздернута к потолку.
Я встал с колена, тело наливается пружинистой готовностью, дробовик уже в руках, смотрю в потолок.
– В чем дело, малыш?
В голову, как очередь горячих пуль, приходит серия мысленных образов от смыша.
Сердце забило в набат.
Волкоршуны!
Я прыгнул от бронтеры вперед, вдоль зала, перекат, вскочил. Сверху грохнуло, три удара почти сразу, как один, и рядом с тушей, где я стоял только что, врезалась бурая ракета, пол треснул, выгнулся чашей, ракета расправилась в силуэт грифона без крыльев и глаз.
Волкоршун «смотрит» точно в меня. Когти вгрызаются в плиты, мускулы вздуты, заряжены для броска. Над волкоршуном в потолке дыра, с ее губ льется каменная слюна, звероптица в тумане пыли.