Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов
Шрифт:
На улице Кел жила некая мадемуазель X., особа легкого поведения. Однажды, когда я был один в бюро, привратник того дома, в котором она жила, пришел заявить, что квартирантки не видно уже более недели, а между тем из-под входных дверей ее квартиры просачивается какая-то вонючая жидкость. Я всегда чувствовал непреодолимое отвращение к трупам. Долгие ночи, проведенные на поле битвы, путешествия по Южной Америке, где часто приходилось везти издалека труп убитого товарища, не излечили меня от этой слабости. И странное дело, даже теперь, после стольких лет службы в полиции, я не могу избавиться от этого чисто инстинктивного отвращения. Эта слабость
Итак, я отправился на улицу Кел без особенного энтузиазма, но все-таки заинтересованный возможностью раскрытия преступления, о чем в глубине души всегда мечтает каждый новичок полицейский.
Это было в июле. Жара стояла тропическая. Когда слесарь, сопровождавший нас, открыл входную дверь, страшное зловоние, несмотря на то, что дверь в спальную была еще заперта, сдавило всем нам дыхание.
– Честь и место, господин секретарь! – немного насмешливым тоном сказал слесарь, пропуская меня вперед.
Магистрат или тот, кто его заменяет, подобно офицеру, должен всегда показывать пример другим.
Я взялся за ручку двери и толкнул ее, тогда на меня пахнуло таким зловонием, что мне показалось, будто сама смерть дохнула мне в лицо. Инстинктивно среди темноты, царившей в комнате, я, вместо того, чтобы направиться к постели, на которой лежали два разложившихся трупа, подошел к герметически закрытому окну и машинально выбил стекло, пропустив таким образом в комнату немного света и свежего воздуха. Грандами, наш полисмен, докончил начатое мною: он выбил стекла и ставни и почти на руках вынес меня на балкон.
Я был в таком состоянии, что мне стоило невероятнейших усилий докончить составление протокола.
Оказалось, что со времени исчезновения мадемуазель X. прошло более двух недель, а не неделя, как заявил привратник.
Это был эпилог трогательной драмы, которая, однако, чуть не стоила мне жизни! Мадемуазель X. была замечательно хороша собой, но об этом я уже не мог судить, так как помню, что видел только какую-то черную, бесформенную массу, в которой копошились черви… Кроме того, она была очень романтична и страстно любила молодого человека, родители которого требовали, чтобы он с ней расстался. С горя влюбленные решили покончить с собой классическим способом: жаровня, уголья и смерть от угара!
Итак, мне не пришлось открыть преступления, зато скоро было суждено распутать нити одного уголовного дела, которым я сильно заинтересовался и которое дало мне случай испытать способности сыщика.
Однажды рабочий, живший в переулке Бради, вручил мне жалобу, заключавшую в себе страшное обвинение против человека, у которого он работал, одного из крупнейших фабрикантов квартала, пользовавшегося репутацией безусловно честного и порядочного человека. Это был формальный донос, в котором рабочий обвинял хозяина, будто тот заманил в свой дом его малолетнюю дочь, девочку пяти лет, и совершил возмутительное преступление. Господин Коллас немедленно послал за ребенком. Это было странное маленькое существо; замечательно крупная для своих пяти лет, малютка смотрела на нас большими, серыми глазами и очень толково отвечала на все вопросы. Она с замечательной подробностью описала убранство комнаты фабриканта, указала, как размещена мебель, рассказала сюжеты гравюр и картин, развешанных на стенах, и сделала подробное описание всех безделушек,
Нетрудно догадаться, что мы были поражены этой точностью в ее показаниях и, оставив все текущие дела, решились расследовать это преступление.
Отец получил от доктора, осматривавшего ребенка, удручающее свидетельство. Не оставалось никакого сомнения, что человек-зверь, посягнувший на малютку, причинил ей неизгладимый вред. Если бы подозрение пало на человека, известного своей безнравственностью, то господин Коллас не поколебался бы арестовать заподозренного, какое бы высокое положение он ни занимал, но, наводя справки о господине X., мы были смущены превосходными отзывами, которые получили о нем. Это был человек безукоризненно честный в своих коммерческих делах и почти с отеческой добротой заботившийся об участи своих рабочих. Наконец, он вел безупречный образ жизни, был прекрасным семьянином и никогда не выезжал из дому без жены и дочерей. Неужели же он стал жертвой внезапного умопомрачения?
Господин Коллас, после долгих размышлений, решился не приступать немедленно к аресту. В контору господина X. был послан инспектор с приказанием просить господина X. явиться в комиссариат по делу, лично его касающемуся. Несчастный, знакомый немножко с господином Колласом, пришел к нам в самом веселом настроении и дружески протянул руку комиссару, но тот принял его с холодной сдержанностью, подобающей случаю, и в двух словах объяснил, какое возмутительное обвинение над ним тяготеет.
– Но это невозможно!.. – бледнея, воскликнул господин X. – Подобное обвинение против меня! Надеюсь, это несерьезно!
– Увы, даже слишком серьезно! – возразил господин Коллас. – Судите сами, вот показания малютки!
Затем господин Коллас прочел подробный рассказ девочки.
– Да, это правда, – сказал несчастный фабрикант, – эта малютка была очень мила и несколько раз, когда приходила в мастерскую встречать отца, я давал ей конфет, но никогда, клянусь вам, никогда она не переступала порога моего дома!
– Между тем, – возразил комиссар, – можете ли вы отрицать, что сделанное ею описание вашей комнаты неверно?
Господин X., бледный как полотно, беспомощно опустил руки и ответил только:
– Да, все это так… Но клянусь вам жизнью моих детей, что я никогда не приводил ее к себе!
Казалось, он был совершенно подавлен уликами, тяготевшими над ним.
Комиссар отпустил его домой, и за ним был установлен строгий негласный надзор, чтобы он не мог бежать.
На следующий день в назначенный час он явился в комиссариат для очной ставки с девочкой. Эта очная ставка была для него фатальной. Девочка тоном непреложной истины повторила все, что сказала в первый раз, не пропустив ни одной детали. Господин X. был так поражен, что ничего не мог возразить.
– Это возмутительно, – наконец прошептал он, – я ни в чем не виновен!
Дело осложнялось еще тем, что сам обвиняемый не помнил, чтобы отец ребенка был когда-нибудь в его квартире. На этот раз господин Коллас уже колебался: можно ли оставить X. на свободе. Ему казалось, что виновность его не подлежит сомнению.
Однако я попросил отложить арест еще на некоторое время.
В кабинете мне пришлось остаться с глазу на глаз с господином X., тем временем как ребенка повели к отцу, которому мы не позволили присутствовать при очной ставке из опасения, что он в порыве вполне законного негодования позволит себе какую-нибудь резкую выходку.