Убийцы персиков: Сейсмографический роман
Шрифт:
Глаза созерцают незыблемость. Это — ее незыблемость.
По дороге к пивоварне ей попадается О., который прошмыгивает мимо.
Это по его дорожке идет графиня.
За пивоварней тянутся сады, это — делянки тех, кто служит. Там же и садик, где Цёлестин посадил свои деревья.
О. стоит возле деревьев с созревающими плодами. Его мать елозит коленками по земле, втыкая в грядку новую рассаду. О. видит, как графиня приближается к саду. Он видит пилу, которая бьет ее по ногам.
При появлении графини люди подходят к изгороди —
В принадлежащем ей мире она выискивает то, что ей не принадлежит. Все, что порождено не ее словом, началом начал, украдено у ее слова, которое было в начале.
Черная бархатка кольцом охватывает мир.
Графиня приходит из замка и начинает пилить.
Она распиливает воров, она отсекает чужое. Когда она в саду, О. и его мать не спрашивают, чего она хочет.
Она может хотеть все.
Графиня знает, что деревья посадил Цёлестин.
Персики попадают на круглый стол из южных стран. Ей неугодно, чтобы они росли здесь, где живет она.
Не таков ее закон.
Все, что жило не по ее закону, осмеливалось творить, обречено смерти.
Смерть несут убийцы персиков.
Смерть оберегает их достояние, блюдет чистоту владения.
Графиня берет пилу на изготовку и входит в сад.
Ее речи внятны лишь ей самой.
Вот ведь, говорит она, какая несправедливость вершится, когда фруктовое дерево наполняет своими плодами чужие корзины. Она переходит от деревца к деревцу. Она пилит. Набрякшие подглазья отливают желтизной. Черная накидка, надетая поверх платья, спадает с плеч. Все, кто видит ее, проглотили языки. Ее дело — только ее дело, и она неприступна для вопрошающих. Ее деяние творит несотворимое, сотворенное покоряется деянию.
Когда она покидает сад, ей кланяется О.
Он стоит среди замертво павших деревьев.
Одно за другим он выносит их из сада. Он идет к откосу, поросшему лещиной, и бросает деревья вниз.
Шесть еще не успевших созреть плодов он сует в карман. Это — лакомство для Смолки, Нитки, Желтка, Францика, Щуки и Синьки.
Плоды — порука в том, что не'жники грядут.
С наступлением ночи Цёлестин покидает замок. Позади день, когда убийство персиков приравнялось к убийству кошек. Цёлестин приникает к цоколю и вслушивается. Он должен услышать персики, попавшие в стены замка, хранимые тем, что было всегда.
В Цёлестине гудит пустота, то, чем полнилась его душа, отдано нутру замка, было вытянуто в беготне по ступеням лестниц, растеклось вокруг замка, перешло лужайкам, цветам, следам графа, колесам кареты. То, что жило у него внутри, бегает, слившись с кошками, со стуком графской трости и цоканьем графских сапог. Оно выстреливает из ружей. Виснет на карликовых дубах за пивоварней. Пылает на печных плитах Марии Ноймайстер. То, что он носил внутри, теперь — кожа, внешняя оболочка, по которой ползают и взбираются слова господ. Каждое слово — разверстая
Сокровенное перелилось в просветы папоротниковых зарослей на острове в пруду. Застыло в кристаллах ледового погреба. Истлевает под мохом колонн.
Из стен исходит обвинительный манифест, осуждение смерти персиков. Пила срезает сук, на котором сидит О. Он падает вместе с нежниками. Крючок их удочки впивается в нутро башни. Бич стегает крышу.
Синька с персиками в руке встает за кафедру, на которую Фауланд всегда кладет свою книгу.
Нежники садятся за круглый стол.
Нежники — это то, чего нет. Они вышли из глаз. Из глаз О. они проникли в замок. Они вели игру против того, что он, мальчик, не мог видеть. Нежники — вот это игра! Они — ивы над ручьем, сплетение ветвей. Они отвечают на все. Они — владение, которое не портит. Они сами по себе. Они шлифуют замок, и он светится. Они скатывают в трубку тень и уносят ее. Они — мысли О., помогающего Цёлестину. Они подают помощь, убивая. Они убивают горы и ступени, клоаку и башню. Они изглаживают все на своем пути. Нежники — плоская равнина, не знающая эха. Золото здесь — просто камень.
Дорога проходит сквозь вещи, она разветвляется под флюгером пивоварни и всегда возвращается к самой себе. Они здесь.
Мы обвиняем смерть персиков, мы обвиняем умерщвление кошек.
Мы срываем черную бархатку, мы ненависть играем на органе, наш гром вздымает своды, мы сотрясаем шестьдесят комнат и сто стен, трубы и лестницы. О. бродит вокруг замка. Он входит в ворота, передние и задние, в ворота господ и ворота нищих. Плиты холла послушно отзываются на его шаги, песок почтительно скрипит под ногами.
Бич нежников — неумолимая змея. Ее держит в руках О., стоя перед замком, из нее до Цёлестина доносится голос шестерых мстителей как ответ на голос восемнадцати господ. Змея творит знание. Она обнажает груди Розалии Ранц, она открывает «Нет» Цёлестина. Из клоаки вырастает дерево, а Грес — господин, ровня господам.
Куры взмывают в небо над птичьим двором князя Генриха. Клювы метят в желтые подглазья. Да будет петух петухом, а курица курицей, и пусть творит всяк, кому охота.
В ноги нежникам, склонившим колени вместе с вами! Всем вниз с башен и колокольных балок! Все братья — в околоцветниках сосков Розалии Ранц!
Пятится чистопородный господин Франц Ксавер Марке, и Синька атакует его в лоб.
Пятится граф, и Синька атакует его в лоб.
Пятится А., и Синька атакует в лоб.
Пятится князь, и Синька атакует его в лоб.
Пятится графиня, и Синька атакует ее в лоб.
Видишь: печать лба расколота пополам.
И придет курица, и придет петух, и склюют они осколки печати. Сначала курица, а потом яйцо.
Загадку разрешило персиковое дерево, в кошачье воскресенье изрекла мудрость Анна Хольцапфель.